Давиду стоило всей его выдержки не развернуться и не броситься опрометью назад, на свежий воздух, на свободу, но он сумел преодолеть страх. Он должен пройти последний путь. Где-то среди этих бедных душ скрывается его единственная надежда на нормальную жизнь.
Квентин внезапно остановился. Еще прежде чем указательный палец его приемного отца предостерегающе коснулся губ, Давид услышал то, что первым уловил Квентин, и испугался.
Откуда-то раздавались шаги, приближавшиеся к ним угрожающе быстро.
– Откуда они идут? – прошептал монах, в то время как Давид лихорадочно высматривал щель или нечто подобное, где они могли бы спрятаться.
– Спереди? – предположила Стелла, чья кожа при слабом свете казалась бледной, как воск.
– Нет, – усомнился Квентин.
Давид покачал головой. Звуки в катакомбах разносились очень четко и во всех возможных направлениях, но, несмотря на это, юноша был уверен, что те, которым принадлежат шаги, приближаются к ним с другой стороны. Он обернулся.
– Сзади, – сказал он и инстинктивно схватился за меч, который в присутствии столь многих, возможно, мстительных духов на всякий случай вытащил из газетной обертки и закрепил под плащом.
Словно в подтверждение его слов, из ближайшего коридора, который они оставили позади, в ту же секунду вышли две стройные человеческие фигуры и широкими шагами направились к ним. У Давида от испуга пресеклось дыхание, в то время как он, под ярким светом двух ручных прожекторов, за которыми контуры мужчин воспринимались как смутные тени, ослепленный, смотрел в направлении идущих. Стелла тоже первоначально впала в панику, но быстро взяла себя в руки и перешла в контратаку, направив навстречу прожекторам свой фонарь. Давид увидел с чувством облегчения, что это совсем не те люди, которых он больше всего опасался, – не рыцари или наемные палачи приоров, а два солдата в старинной форме с трехцветными нашивками синего, желтого и красного цветов и в весьма странных головных уборах. Солдаты тоже остановились, увидев Давида, Квентина и Стеллу.
Стелла рассматривала людей в форме, красноречиво вздернув бровь.
– Карнавал? – спросила она скорее весело, чем почтительно.
– Швейцарская гвардия, – шепотом объяснил ей Квентин.
В следующий момент один из двух гвардейцев, чей внешний вид Давид тоже счел бы забавным, если бы только не приметил висевшие на поясах шпаги, закричал по-итальянски какие-то слова, что, как предполагал Давид, означало: «Что вы здесь делаете?» или «Вам следует вернуться и выйти отсюда, да поживее!»
– Ты говоришь по-итальянски? – спросил Давид у Квентина, вспомнив фразу, которую тот произнес у кассы. Давид не понял тогда ни единого слова, но слушал очень внимательно.
– Немножко, – скромно ответил старик.
– Тогда скажи им «немножко», что я не хотел бы с ними драться, – попросил Давид вздыхая и вытащил из-под плаща меч магистра тамплиеров. – Они должны просто оставить нас в покое.
После этого перевод стал ненужным. Швейцарские гвардейцы схватились за шпаги. Один из них сделал угрожающий выпад в сторону Давида и произнес что-то непонятное, что побудило его товарища повернуть обратно. Вероятно, он побежал за подкреплением. Медленно и с угрожающе поднятым вверх оружием гвардеец приблизился к Давиду, остановился от него в двух шагах и заговорил.
– Положи меч на землю, – перевел Квентин и перекрестился.
Солдат не выглядел больше несерьезным и вел себя соответствующим образом. Ему было лет шестьдесят, и он был вооружен шпагой, которая, в лучшем случае, могла пригодиться как бутафория. Но, как рыцарь без страха и упрека, он мужественно приблизился к противнику моложе его лет на сорок, у которого в руках был опасный меч, хотя не мог быть так глуп, чтобы рассчитывать даже на маленький шанс победить в поединке. Но Давид говорил правду, когда заявил, что никому не желает зла. Он постарался сделать серьезную мину, опустил руку с мечом, медленно присел на корточки и послушно положил оружие к ногам гвардейца.
Клинок коснулся земли всего лишь на мгновение. Затем Давид снова схватил его и поднял вверх. Шпага перепуганного, но слишком поздно и неуверенно отшатнувшегося гвардейца сломалась пополам, как сгнившая палка, от силы удара боковой стороны меча. В следующую секунду Давид шагнул к растерянному и задыхающемуся солдату и сбил его с ног ударом кулака, надеясь, что не сильно его травмировал, а только вывел из поединка. По крайней мере, его второе желание исполнилось, так как гвардеец упал навзничь без сознания.
– Вперед, – бросил Давид своим спутникам.
Они быстро свернули в предпоследний из коридоров, которые, если доверять эскизу, усовершенствованному Стеллой наложением копья на плащаницу, вели к Святому Граалю.
Разочарование Давида было велико, когда они достигли места в лабиринте, помеченного на плащанице большим крестом. Он и сам не знал, чего именно ожидал: установленного на возвышении каменного саркофага или, возможно, выложенную из костей стрелку, которая, когда они приготовятся сделать последние шаги, указала бы им правильное направление; а может быть, даже небесные врата, которые немедленно открылись бы перед ними, поскольку они принесли к Гробу Господню священные реликвии. Во всяком случае, он ожидал чего-то.
В высоком помещении, куда их привел план, скопированный с плащаницы, не было ничего, что отличало бы его от многих других, которые они миновали, направляясь сюда, – кроме, может быть, того, что между грубо обтесанными, сбегающимися к куполу камнями было меньше останков, а также того, что здесь не было выхода или смежного помещения. Череп на стене слева от Давида насмешливо ухмылялся дырявой челюстью. «Тупик!» – казалось, злорадствовал он. Давид представил себе «гвоздь программы» этой «Дороги ужасов»: со всех сторон взлетают вверх древние камни и кости, в то время как сзади приближается орда живых людей в униформе, включается свет, всем-всем велено покинуть помещение… Представлению конец.
Квентин смущенно и беспомощно смотрел на план, в то время как Стелла обшаривала лучом фонарика стены. Давид заметил кое-что, что отличало этот зал от других: возле стены стоял каменный Константинов крест.
– Конечная станция, – разочарованно прошептала Стелла.
Вероятно, ее мысли двигались в том же направлении, что и мысли Давида: или гроб был давно открыт и разграблен, или они ложно истолковали знаки на плащанице. Или – и это было вполне возможно как следствие плохой освещенности рыбачьей хижины – при переносе рисунка на бумагу вкралась ошибка.
– И что теперь? – спросили они, обращаясь к Квентину.
– Карта приводит нас в точности сюда, – констатировал Квентин после внимательного взгляда на рисунок.
Давид спрятал меч и потянулся за картой.
– Дайте посмотреть, – сказал он и начал изучать рисунок вместе со священником в который уже раз, но делал это не в надежде обнаружить ошибку, а больше для того, чтобы скрыть собственную беспомощность.
