Брук заметил, что ногти на одной руке капрала тусклые и покрытые заусенцами, а на другой — розовые и прозрачные, будто только что выросли. Кожа на этой руке была более светлой и почти не имела волос.
— Правая — новая, — с ненавистью процедил Краснов. — Росла почти полтора месяца. Все это время я лежал в восстановительном боксе без движения, как растение. Все думали, будто я сплю, но это был такой сон, при котором видишь и слышишь все, что вокруг тебя. И даже больше.
— Больше?
— Видишь чужие мысли. Все эти мелкие поганенькие мыслишки, которые копошатся в мозгах, как черви в трупе. С ума можно сойти, когда эта дрянь час за часом мельтешит перед глазами.
— Да уж, — сказал Брук, который подумал, будто капрал вспоминает свои галлюцинации, — тяжело тебе пришлось.
Капрал заглянул в пустой стакан, поднялся и побрел за новой порцией.
— Хватит с тебя! — услышал Брук раздраженный голос бармена — рябого солдата из хозяйственного взвода. — Каждому — не больше двух кружек в день! И не кури здесь больше. Запрещено.
— А я говорю — налей! — потребовал Краснов, на щеках которого заиграли пятна нервного румянца.
— Не положено! — ответил солдат, служба которого не предполагала необходимости заново отращивать съеденную партизанской миной конечность.
Брук встал и подошел к стойке.
— Налей ему за мой счет, — попросил он.
— Никаких твоих счетов, — огрызнулся бармен. — Хочешь брать для себя — плати своим жетоном!
— Вот, пожалуйста, — сказал Брук. — И еще одну чашку чая.
Солдат с такой силой брякнул стакан о стойку, что пивная пена выплеснулась через край.
— Крыса! — процедил Краснов, забирая свою выпивку.
Они вернулись за столик у окна, сопровождаемые взглядами десятков глаз.
— Тут всегда такое пекло? — спросил Брук.
— Это еще цветочки. Тридцать градусов — обычная температура для конца лета. Вот весной здесь действительно пекло. А на юге еще жарче. И тучи насекомых. Днем на солнце лучше не показываться — все равно ничем невозможно заниматься. Ни вода, ни маски — ни черта не помогают. Разве что ночью сходишь в клуб — и то сидишь, потеешь, глушишь пиво, чтобы восстановить водный баланс, и все время прыскаешь на себя из баллончика.
— Из баллончика?
— Ну, такая специальная дрянь против москитов. Они тут постоянно мутируют, так что стандартный крем из аптечки помогает мало. Эти баллончики здорово выручают. Кровососы, конечно, все равно лезут во все щели, но кусать не кусают. Правда, от этой химии может начаться раздражение. Но к этому привыкаешь — у всех и так потница от жары. Вот только дикари чуют репеллент за километр…
— Сколько тебе осталось? — спросил Брук.
— Два месяца и десять дней. Завтра будет девять, — с мрачным видом ответил Краснов, и Брук позволил себе осторожную улыбку.
— Ну, по сравнению с тем, что осталось мне, это просто ерунда.
Капрал посмотрел на Брука, как на человека, брякнувшего несусветную глупость.
— Не загадывай, салага. Дурная примета. Здесь как во сне — никогда не знаешь, что случится в следующую минуту. Любая дрянь. Ты даже и представить себе не можешь, как тут бывает.
— Я сужу по симулятору, — сказал Брук. — Из того, что я видел, тут бывает страшновато. Но пока ничего такого, с чем нельзя справиться.
— Симулятор! — воскликнул капрал с таким отвращением, что на них снова начали коситься, а два солдата за соседним столиком, которые сидели, взявшись за руки, точно голубые, прыснули в кулаки. — Симулятор! Ты и в страшном сне не увидишь, как оно на самом деле. Жара, дожди, тропическая гниль, пиявки, дикари, проклятый туман — любое удовольствие на выбор!
— Ну, здесь тоже бывает туман, — заметил Брук, но капрал не слышал.
— Это все равно что жить по горло в горячих помоях, — продолжал он. — В скользкой яме, из которой невозможно выбраться. И не просто жить, а каждую секунду оглядываться, высматривать подарки этих обезьян, которых можно вообще никогда не увидеть, потому что они сделаны лучше, чем тот хлам, который нам дают для их обнаружения. Симулятор! — снова воскликнул он. — В нем все не так, как на самом деле! В жизни ты постоянно ждешь подвоха, но не можешь ничего поделать, потому что тебе нельзя стрелять, пока не выстрелят в тебя. Ты словно мишень в тире! Слышишь снайпера, только когда он уже спустил курок. А еще они никогда не промахиваются. Прятаться и воевать у них получается гораздо лучше, чем у нас, потому что они прожили в этих местах всю жизнь. Они действуют дерзко и нагло, потому что лучше подготовлены, знают каждый куст в округе и не боятся убивать. И они убивают тебя при любой возможности, потому что ты для них — такой же враг, как и менгенцы, и это происходит как раз тогда, когда ты к этому не готов.
Он склонился вперед и зашептал, дыша перегаром и дымом:
— Не верь, когда говорят, будто у правительства все под контролем. Местные воюют с ними уже много лет, это для них что-то вроде бизнеса. Традиция. Они ушли в подполье и нарыли подземных бункеров чуть ли не при царе Горохе, и с тех пор только и делают, что прячутся в «зеленке», а потом выскакивают оттуда, как черти из преисподней, и крошат всех без разбора. Пока они убивали полицейских при прежней власти, наши называли их борцами за независимость и считали героями, а теперь, когда они взрывают и нас тоже, они вдруг стали террористами. Мы как-то грохнули одного, и оказалось, что он так вооружен, что наш элитный десантник подох бы от зависти, и при этом тот жмурик считался вполне законопослушным гражданином. У него при себе были документы, из которых мы узнали, что три недели в месяц он работает чиновником в администрации провинции, а одну неделю проводит в «отпуске по семейным обстоятельствам». И в эту неделю ему платили сдельно за каждого убитого или за каждый сожженный танк. Видел бы ты его записную книжку! Настоящий гроссбух!
Капрал оглянулся, словно хотел убедиться, что его не подслушивают, и понизил голос.
— Можешь мне не верить, но я считаю, что здесь — самая настоящая аномалия.
— Аномалия? — удивился Брук.
— Ну, как в голофильмах про инопланетян. К примеру, здешние дикари — настоящие мутанты. Ты можешь себе представить здоровенную волосатую гориллу? Схватит такая за горло — и привет. Раздавит, как гнилой банан. А взрослеют они всего за несколько лет. И люди здесь съезжают с катушек. Этот туман — он ведь и в самом деле живой. По ночам на тебя давит что-то невидимое. Нечем дышать. Про маски врут — ни черта они не помогают. А туман — он просто пробирается тебе в мозг. Шарит там, расставляет все по полочкам. Рассматривает тебя, как букашку под микроскопом. Он шарит у тебя в башке, и ты видишь такие вещи, о которых давным давно забыл. Разбитую мамину чашку. Первую сигаретку с травкой. Девчонку, которую толкнул в детстве. И все так явно — можно даже потрогать. И еще тебе стыдно. Так стыдно, что хочется застрелиться. Или застрелить кого-нибудь другого… И так со всеми. Думаешь, почему мы воюем таким хламом? Да потому, что даже железки сходят здесь с ума! Беспилотники становятся безмозглыми, как камни. Высотные разведчики слепнут. Ракеты с интеллектуальным наведением — те вообще деваются неизвестно куда. Пушкари получают запросы от неизвестных подразделений. Посреди пустого болота спутники вдруг находят колонны бронетехники. А еще бывает такое: патрули, которые пропали несколько лет назад, выходят на связь и пытаются вызвать огонь поддержки. Слышал бы ты, как они орут! Услышишь такое, и кажется, будто ты не живешь, а участвуешь в каком-то кошмаре…
