Она вздохнула и убрала руку.
— Какой страшный мир…
— Мир как мир, — возразил Брук, смущенный ее вниманием. — Мы привыкли.
Он взял со стола вычищенную и смазанную деталь пулеметного затвора и потянулся за возвратной пружиной. Даже во время разговора с Вероникой его руки что-то машинально ощупывали, терли, прикручивали. За пару недель он неплохо изучил вооружение роботов, это оружие казалось ему более привычным и надежным, чем те игрушки из керамики, с которыми ему вскоре предстояло бродить по джунглям. Большую часть боевых механизмов лагеря «Маджи» он мог разобрать и собрать на ощупь.
Запах оружия напоминал ему о доме. Каждый раз, когда отремонтированный робот просыпался и поочередно шевелил конечностями, Брука охватывала теплая, щемящая грусть. В такие моменты ему казалось, что он никуда не уезжал и вот-вот услышит глуховатый голос отца, спорящего с дроидом-механиком.
— Знаешь, что мне в тебе нравится? — неожиданно спросила Вероника, которая все это время пристально наблюдала за ним. — Ты не пытаешься выглядеть крутым.
— Да?
— Обычно рядом со мной мужчины изображают из себя таких несокрушимых мачо, а я делаю вид, что соревнуюсь с ними. Такая игра, понимаешь? Кто кого. А с тобой мне легко. Нам ведь не нужны эти идиотские состязания, правда?
— Конечно, нет, — заверил он, неприятно уязвленный словом «обычно». — Совершенно не нужны.
Она внимательно посмотрела на Брука. Затем склонилась и впервые поцеловала его. Ее губы были теплые и такие нежные, что у Брука закружилась голова. Он чувствовал себя глупо, держа на весу руки в грязных перчатках, словно хирург во время операции.
Вероника уселась на место и подмигнула ему.
— Это просто так, — с улыбкой сказала она, — не подумай дурного, солдатик.
В эту ночь Брук долго не мог уснуть. Желание снова увидеть Веронику было попросту нестерпимым, и он едва сдерживался, чтобы тайком не пробраться к бараку для контрактных служащих и постучаться в окно, сквозь жалюзи которого пробиваются лучики теплого, домашнего света. Ему просто хотелось услышать ее голос.
В середине ночи ему каким-то чудом удалось взять себя в руки, и тогда он уселся по-турецки на своей койке и, наплевав на утвержденные командованием шаблоны, под храп товарищей принялся сочинять полное ласковых слов письмо к Марине, которое все равно не смог бы отправить, потому что в рекомендованных к переписке шаблонах такие слова отсутствовали. И чем дольше он придумывал письмо, тем сильнее становилась его подавленность, потому что, мысленно обращаясь к Марине, вместо нее он видел лицо Вероники. В конце концов он сдался и с раздражением стер написанное. Отложив планшет, Брук тяжело вздохнул, поднял голову — и в полумраке палатки увидел Гора, который, лежа на боку, с ехидной улыбкой наблюдал за его мучениями.
Наутро Брук узнал, что сержант Рохас села в коптер и вместе с очередной партией новобранцев улетела в свою новую часть. После того, как она поцеловала его в пропахшем железом бетонном склепе, Брук ничего о ней не слышал. Первое время он мечтал получить от нее весточку — хотя бы пару строк, но Вероника так ничего и не написала.
* * *
В один из вечеров неведомая ночная тварь, чей вой так досаждал Гору, кажется, обзавелась подружкой. Теперь они вопили дуэтом, перекрывая своими тоскливыми голосами шум джунглей. На третьи сутки таких концертов Гор, доведенный бессонницей до осатанения, решил выйти на тропу войны. Он вычислил, где именно прячутся ночные певцы, приготовил несколько увесистых камней и, дождавшись, пока все уснут, лег в засаду с намерением прикончить любое существо, которое осмелится подать голос после отбоя. Он уже знал, что отвратительные звуки издают медлительные с виду восьмилапые ящерицы с огромными горловыми мешками. Твари охотились за насекомыми и по ночам прятались за одним из «скворечников». Чтобы обеспечить себе хороший сектор обстрела, Гор занял стратегическую позицию на вершине поросшего травой вала, с которого площадка с туалетами была как на ладони.
Когда в темноте снова раздался протяжный вой, Гор осторожно приподнялся на расстеленном пончо и пристально вгляделся в туманную мглу, разбавленную мутными пятнами фонарей. Тварь выла и плакалась на жизнь, изливая душу невидимой подруге, через некоторое время откуда-то издали донесся ответный плач, влюбленный певец поддал жару, голос его вознесся до невиданных высот, и вскоре весь лагерь, не исключая и обитателей офицерского барака, мог наслаждаться истекающей страстью любовной арией. Потом возле одной из кабинок шевельнулась тень, и на губах Гора появилась хищная улыбка.
— Попалась! — прошептал он, нащупывая орудия мщения.
Увесистый снаряд со свистом унесся во мглу и угодил прямехонько в старшего сержанта Вирона, который, на свою беду, как раз в этот момент выбирался из тесной кабинки. Застигнутый врасплох неожиданным нападением, Вирон издал глухой стон и бросился на землю. Должно быть, он решил, что подвергся атаке с применением неизвестного бесшумного оружия. Что касается твари, которая ничуть не пострадала, то она, озадаченная непонятными событиями, происходящими в непосредственной близости от ее убежища, выпустила воздух из горлового мешка, юркнула в свою нору и была такова.
— Ага! — торжествующе воскликнул Гор, который принял свист воздуха за предсмертный хрип. — Не нравится?
И он выпустил целую очередь камней, работая по площадям, точно автоматический миномет при отражении ночной атаки.
Камни со стуком забарабанили по крыше кабинки. Часть их, однако, достигла цели: после серии точных попаданий сержант Вирон, не выдержав боли, взвыл дурным голосом и вскочил. Он уже понял, что стал жертвой нападения одного из своих подопечных, а невнятный торжествующий возглас и мелькнувшая на гребне вала фигура только укрепили его догадку.
— Убью! — проревел Вирон с такой силой, что звуковые сенсоры на периметре зашкалили и временно отключились. Затем он бросился в погоню и с живостью, какую трудно ожидать от такой туши, вскарабкался по травянистому склону.
— Живьем сгною! Головы поотрываю! Замордую! — разнеслось по спящему лагерю.
Ступор, в который поверг Гора первый вопль взводного сержанта, сменился паническим детским испугом, и незадачливый охотник со всех ног бросился прятаться в свою палатку, где с рекордной скоростью сбросил ботинки и замер под одеялом, напряженно прислушиваясь к тому, как Вирон, припадая на раненую ногу и не переставая изрыгать проклятия, разъяренным носорогом топает по гравийной дорожке.
— Я видел тебя, мерзавец! — орал Вирон. — Лучше выходи по-хорошему!
У самой палатки старший сержант споткнулся и с шумом растянулся на мокрой траве, но тут же вскочил, рванул полог и заорал в темноту:
— Седьмой взвод! Па-адъем! Строиться для осмотра!
Он повторил свой вопль еще трижды, прежде чем сонные новобранцы, одеваясь на ходу и сталкиваясь на выходе, со стонами и проклятиями начали выбираться из палаток. В числе прочих наружу выскочил и Гор, напустивший на себя вид только что разбуженного человека.
