Брук поднял руку и протер глаза — он сидел в глубоком кресле внутри воздушной машины, которая закладывала вираж перед посадкой на авиабазу. Рука его коснулась повязки на голове, и события прошедшего дня всплыли в памяти.
Один-одинешенек. Летит неизвестно куда.
Санитар легонько потряс его за плечо и снова спросил:
— Эй, малый! Ты как, не спекся?
Лицо медика в красном свете бортовых плафонов казалось лицом зомби с тлеющими угольями вместо глаз.
— Слышишь меня? — допытывался санитар. — Сколько пальцев показываю?
— Три, — разлепив запекшиеся губы, ответил Брук. — Три пальца. Я в порядке.
— На вот, глотни, — санитар протянул бутылку воды с надетым на горлышко пластиковым стаканчиком. — Потерпи, уже скоро.
Вода оказалась теплой и безвкусной. Звук двигателей изменился. Машину начало трясти. Мимо иллюминатора проносилась клубящаяся муть — коптер вошел в толщу тумана. С потолка, раскачиваясь при каждом вираже, свисали незакрепленные привязные стропы. Потом внизу показались огни авиабазы — издали они казались пригоршней светляков, копошащихся во тьме.
Кто-то из медиков ударил по сенсору двери, свет красных плафонов стал ярче, и фрагмент переборки с гулом уполз в сторону. Отсек наполнился шумом и запахами отработанного топлива. Мимо двери проносились полосы тумана, подсвеченные посадочными огнями. Брук увидел, как внизу промелькнули три огромных транспортных самолета — их неуклюжие туши громоздились на краю посадочного поля, словно выброшенные на берег киты с бессильно поникшими плавниками.
«Какие огромные», — подумал Брук. Даже в такой момент его одолевало любопытство. Он вытянул шею, стремясь увидеть как можно больше, но успел рассмотреть только пронесшиеся внизу ряды самолетов на стоянках, потому что старший санитар ухватился за страховочные стропы и встал в открытом дверном проеме.
Земля накренилась. Они летели на высоте всего несколько десятков метров и продолжали круто снижаться. В отсек ворвался порыв сырого ночного ветра, и Брук, поежившись от холода, забрался поглубже в кресло. Потом двигатели взвыли на высокой ноте, машина задрожала, задрала нос, после чего последовал мягкий толчок.
— Прибыли, — сказал маленький санитар и ловко освободил Брука от привязных ремней. — Давай помогу.
— Сам справлюсь, — ответил Брук. Он поднялся и под бормотание радио в кабине пилота спустился по трапу. Его голова все еще кружилась, отчего казалось, будто бетон под ногами покачивается, словно палуба огромного корабля.
Свист турбин постепенно затихал. Сквозь шум останавливающихся винтов стали слышны неразборчивые голоса в громкоговорителях, гул двигателей и далекие звуки сирен.
Медик подал ему тюк с вещами и указал рукой куда-то в сторону осветительных вышек.
— Тебе туда, — сказал он. — Сборный пункт для легкораненых. Держи жетон.
Брук принял у него кусочек теплого пластика.
— Что мне с ним делать?
— Нажимаешь кнопку — он пищит, если указываешь куда нужно. На сборном пункте вставишь его в считыватель. — Санитар сунул в рот сигарету и поджег ее маленькой электрической зажигалкой, сделанной в виде жучка-сувенира. — Тут недалеко, — добавил он, выдохнув дым. — Вообще-то тебя должны встретить, но местная братия вечно опаздывает. А мы ждать не можем. Вызов на вызове, мать его.
Из недр машины осторожно извлекли носилки с серым свертком.
— А Глазер разве не со мной? — спросил Брук.
— Этого сразу в операционную, — ответил санитар. Он кивнул в сторону приближающейся машины с маячком на крыше. — Вон, уже едут.
Каким-то чудом почувствовав, что говорят о нем, Глазер неразборчиво забормотал сквозь торчащие изо рта трубки.
Брук вопросительно посмотрел на санитара.
— Бредит, — пояснил медик. — Ему сейчас море по колено.
«Бедный святоша», — с жалостью подумал Брук. Он закинул лямку на плечо. Подбросил тюк, чтобы тот лежал поудобнее.
— Ну, пока, Длинный! — тихо сказал он. — Береги себя.
— Топай по белой полосе! — напутствовал его медик. — А не то попадешь под винт.
— Ладно, — сказал Брук. — Спасибо, что подбросили.
В последний раз оглянувшись на Глазера, он пошел прочь от воздушной машины, чьи лопасти продолжали медленно вращаться, словно две стальные мельницы.
Авиабаза жила своей таинственной, непонятной жизнью. От ангаров отъезжали заправщики, двое техников о чем-то спорили под брюхом штурмовика с разобранным двигателем, тупоносый беспилотник осторожно заруливал на стоянку. Над бетоном витали волнующие, незнакомые запахи.
Миновав очередную воздушную машину с зачехленными двигателями, Брук увидел, как неуклюжий транспортный коптер на стоянке готовится к взлету. Свистя турбинами, машина неспешно раскручивала массивные винты. С ее скошенных назад пилонов, напоминавших короткие крылья, свешивались гроздья ракет. Из желтого аэродромного фургона к коптеру тянулись толстые шланги.
Они змеились по пандусу и исчезали в светящейся красным пещере грузового отсека с раскрытыми, словно перезрелый бобовый стручок, створками.
Брук остановился и пригляделся к машине внимательнее. Приметил пулевые щербины на пятнистой броне. Разглядел несколько внушительных заплат на брюхе. Добротный агрегат, решил он. Таскает грузы, но при случае может дать и огоньку. И прилетел наверняка издалека. Никто не станет возить добро на таких штуках ближе, чем за пару сотен километров.
Двигатели транспортника грохотали все сильнее. И тогда Брук решился. Пока его сопровождали люди в форме, он не думал о бегстве и даже пытался представить, на что может быть похоже лечение в армейском госпитале. Он даже надеялся, что сможет выбраться в увольнение. Все-таки здесь был город, настоящий, полный соблазнов инопланетный город, один из тех, что Брук страстно мечтал повидать. Но внезапно он остался наедине с собой и мысли о рапорте Твида тут же напомнили о себе, словно застарелая боль, лишь на время заглушенная действием лекарств. Этот рапорт был как затаившаяся во тьме тварь, которая только и ждет, чтобы вонзить в тебя ядовитые челюсти.
Брук в последний раз оглянулся на едва различимый в туманной дымке силуэт медэвака. Перевел взгляд на транспортник. На пятнистом борту, чуть ниже оружейных пилонов, виднелась намалеванная по трафарету желтой краской надпись: «Трамвай в ад. Вход бесплатный».
Какое-то пьянящее, бесшабашное ощущение свободы захватило его. В груди образовалась пустота, как перед прыжком в ледяную воду. Он бросил жетон на бетон и решительным шагом направился к грохочущему транспортнику. Каждый шаг отдавался болью в лице, но Брук улыбался. Подумаешь, какие-то ссадины! Два дня, и все пройдет. На нем все зарастает, как на собаке. Пара царапин на лице — ерунда по сравнению с тем, что могли сотворить с ним сердобольные армейские медики. По крайней мере, он помнит, что было с ним вчера. Помнит Веронику и Марину, тетю Агату и Дайну. Помнит Гора, Твида и Вирона. Ведь он фермер, а фермеры никогда и ничего не забывают. Память о том, что с тобой случилось — залог выживания. На Диких землях редко удается дважды совершить одну и ту же ошибку. И кое-кому придется несладко от его памяти. Дайте срок.
