– Слушаю, сэр! – отозвался командир спецотряда.
– Запускайте экспертов, капитан. Хочу убраться отсюда поскорей.
Полицейский позволил себе улыбку:
– Как я вас понимаю, сэр. Куда сдавать задержанных?
– Много нагребли?
– Восемнадцать человек, из них трое ранены.
– За ними что-то серьезное?
– В основном сопротивление досмотру.
– Тех, что оказали вооруженное сопротивление, отвезите в городское управление, остальных сдайте в местные участки. Раненых транспортируйте в больницу своими силами. Оставьте охрану. Я отправлю к вам несколько патрулей.
– Хорошо, сэр.
Изображение снова свернулось в значок.
Он вышел в духоту безветренной ночи, в нетерпении мерил шагами землю, стекла скрипели под каблуками. Эксперты возились очень долго. Так долго, что он начал ощущать тревогу: что-то шло не так. В эту ночь настроение у Джона менялось стремительно: сказывалось перенапряжение. Он ощутил укол стыда – совсем забыл о Ханне. Стыд сменился раздражением: какого черта, он ведь выполняет свою работу, она должна понимать это! И снова смутная тревога: как же долго они копаются! Он стиснул кулаки, заставляя себя успокоиться. Неужели ему так не хочется уезжать? Он представил, что его ожидает на родине: череда унылых гарнизонных будней, бесконечные бумаги, скучные разговоры о повышении цен, холодные улыбки кредитных менеджеров и сонное бормотание визора по вечерам.
Лерман зажег сигарету и с наслаждением затянулся.
– Теперь уедешь, лейтенант?
Джон пожал плечами:
– Как только подпишу все бумаги. Капитан, наверное, рвет и мечет.
– Да уж, повышения тебе не видать.
Из окон доносились обрывки вечерних новостей. «Законность восстановлена… лейтенант Лонгсдейл… спецоперация… район Пласа Трентану… блокирован… убит при попытке к бегству…»
Кубриа тяжело заворочался, должно быть, шея затекла от неудобной позы, в полутьме щетина на его лице казалась темной маской. Он обвел площадь мутным взглядом и снова свесил голову.
Джон усмехнулся:
– Бедняга. Так мечтал пристрелить своего боша.
– Ничего. На его век этого добра хватит. – Лерман помолчал, глядя на огонек сигареты. Добавил тихо: – Скоро у него будет много новых мишеней. Пали, пока рука не отвалится.
– Мне жаль, Франциско, – сказал Джон.
– Чего тебе жаль, лейтенант? Что нас всех через четыре дня зальют напалмом? Или что оставшиеся передохнут в лагерях для беженцев?
– Я…
– Брось, Джон. Ты такой же коп, как и все мы. Ты ничего тут не решаешь. Уезжай. Может, эта война к лучшему: мы тут только и делаем, что изображаем, будто живем.
– Вас разве не эвакуируют?
– Будем обеспечивать порядок на улицах. Следить за тем, чтобы не спекулировали противогазами и не выпихивали женщин из бомбоубежищ.
Неслышно подошел Кабот.
– Не мели чепухи, Франциско. Все разбегутся еще до начала атаки. Да и командовать будет некому – начальство пакует вещички. Наш капитан уже отправил семью на восток.
– Кому-то все равно придется остаться, – заметил Лерман.
– Спятил – у тебя же семья!
– У всех семьи, Доминго. Мне бежать некуда, я здесь родился.
Они помолчали, наблюдая, как эксперты роются в перекрученном железе. Джон подумал с удивлением: а ведь уезжать и вправду не хочется. Он был нужен здесь, чувствовал себя на месте. Далекий городок, его уютный Лимери, с газонами, выровненными по линейке, казался теперь безликим и выхолощенным, будто музей. Никогда раньше Джон не чувствовал такого упоения погоней; дикий коктейль из власти, безнаказанности и возможности творить справедливость по велению совести, а не книжных законов, никогда не прихватывал его так крепко. Этот коктейль вызывал мгновенное привыкание.
Должно быть, Кабот почувствовал, что у него на душе.
– Держи, лейтенант. – Он протянул флягу. – Добрая была охота. Помянем ублюдка.
Во фляге оказалась крепчайшая водка. Сморгнув выступившие слезы, Джон спросил себя: если это не жизнь – тогда что?
44
Кидала выдвинул колпачки вперед. Хенрик ткнул пальцем в средний. Шарик выкатился из-под левого.
– Не повезло тебе, друг.
Хенрик изобразил сожаление. Игра шла уже добрых полчаса, он просадил больше двух тысяч. Поглядев на кучу денег под рукой кидалы, подумал: пора брать то, за чем пришел. Теперь дело лишь за подставным. Такие уж тут правила – не могут эти ребята остановиться; на это он и рассчитывал.
Подставной – его звали Руперто, – громко закричал, не намереваясь отпускать такую жирную жертву:
– Пускай еще сыграет! Дай парню отыграться, а то уйду!
– Так нечестно, – поддержал второй, преграждая Хенрику путь к отступлению. – Положено давать отыграться!
Толпа загудела; было неясно, то ли жалеют его, то ли завидуют кидале. Хенрик едва не скрипнул зубами: жадность и наглость уличной своры не имела границ. Дай им волю – высосут кровь до капли.
– Пускай играет, коли охота, – пожал плечами кидала.
Казалось, Хенрик колебался.
– Давай, парень! Отыгрывайся! – подтолкнул его Руперто. Улыбка приросла к его губам, его колотило от жадности. Хенрик подумал: когда все закончится, неплохо бы скрутить ему шею. Из всей шайки черноволосый гаденыш казался самым мерзким.
Он выудил из внутреннего кармана пачку разлохмаченных бумажек. Глаза у подставного полезли на лоб. В толпе зашушукались, люди напирали, напряжение разлилось в воздухе.
– Что я с этого получу?
Крыса помусолил пачку.
– Здесь девять двести. Даю пятнадцать.
– Пятнадцать? Ты за дурака меня держишь? Сто за тридцать и пятнадцать за девять? Давай тридцать!
Казалось, крыса почуял неладное.
– Пятнадцать, и точка, – отрезал он.
– Эй, эй! Парень дело говорит! – Руперто продолжал играть доброго друга. – Ответь тридцатью!
Хенрик мог бы запросить и пятьдесят, кидала все равно был уверен в победе, но переигрывать не стоило. Он намеревался выиграть, а не ограбить.
– Черт с тобой, пусть будет двадцать пять, – сказал он.
– Так будет справедливо, – в голос подтвердили подставные. Зрители согласно закивали.
Театральная пауза подошла к концу, кидала сыграл роль до конца.
– Будь по-твоему, друг, – как бы уступая нажиму, согласился он.
– Деньги на стол, – сказал Хенрик.
– Зачем это? Меня все знают, играю честно.
