Людегер с трудом выпрямился в седле. Лицо его было искажено безумным ужасом.
— Пощади! — прохрипел он, — Прошу тебя… пощади, господин. Я сдаюсь.
Меч Ксантенца, занесенный для удара, опустился.
— Клянешься ли ты в верности Бургундии и будешь ли сохранять с нами мир, покуда жив?
— Клянусь, — Голос Людегера дрожал, он едва держался в седле. Удар Зигфрида полностью лишил его сил. — Все мое имущество принадлежит теперь Гунтеру Бургундскому — моя империя, золото и оружие. Сохрани мне жизнь, и я стану его рабом.
Медленно склонившись вперед, Зигфрид схватил поводья Людегерова коня.
— Война окончена! — вскричал он. — Слышите, саксонские мужья? Война окончена! Сложите оружие. Ваш король повержен.
Хаген словно очнулся от сна. Бургундцы и саксы, только что дравшиеся не на жизнь, а на смерть, теперь опускали оружие. Тут и там еще продолжались рукопашные схватки, но звон мечей смолкал.
Все было кончено. Они победили. Саксы были разбиты, невозможное свершилось — противника, превосходившего их вчетверо, они одолели не хитростью или гениальным тактическим ходом, но силой единственного человека.
Во второй раз Зигфрид в одиночку выиграл им войну.
Рана Хагена болела все сильнее. Он поднял руку, зубами стянул перчатку и прикоснулся к лицу: теплая липкая кровь струилась по щеке. Лицо опухло и онемело, к горлу подкатывала тошнота.
Вложив меч в ножны, он повернул коня. Чуть поодаль он заметил Гернота, слегка пришпорил лошадь и отпустил поводья, не в силах больше их держать. Однако в седле он старался сидеть прямо: никто не должен видеть, что Хаген из Тронье вот-вот упадет в обморок. Слева приближался Фолькер в сопровождении отряда всадников с высоко поднятыми копьями, на которых гордо реяли бургундские вымпелы. За ними следовали Гизелер с Румольдом.
Разумеется, юный Гизелер кричал громче всех:
— Мы победили! Гернот, Фолькер, мы разбили их наголову!
— Не мы, — резко оборвал его Хаген. — Зигфрид.
Гизелер было взвился, но, взглянув на Хагена, испуганно вздрогнул:
— Хаген, твой глаз! Ты…
Сердитым жестом Хаген заставил его умолкнуть. Отвлекаться на бессмысленные разговоры ему не хотелось. Лицо Гизелера пылало радостным возбуждением, несмотря на полученные раны. Это был его первый настоящий бой, и в глазах его все еще светилось упоение битвой.
Резко наклонившись вперед, Хаген схватил юношу за запястье и сжал его так крепко, что Гизелер вскрикнул от боли. Рывком он дернул его к себе:
— Видишь вот эту руку? Это твоя рука, Гизелер. Посмотри внимательно! На ней запеклась кровь, не твоя кровь. Думаешь, Господь Бог дал тебе руки, чтобы убивать? — Он брезгливо отшвырнул руку юноши — тот едва удержался в седле. — Бог дал тебе руки, чтобы работать, строить дома и возделывать землю, Гизелер. Чтобы лечить раны, а не наносить их. Они даны тебе для созидания. А не для разрушения.
Гизелер изумленно уставился на него. В его взгляде больше не было восторга и триумфа. Губы его задрожали, глаза наполнились слезами, но это были слезы бессильной ярости. В этот момент он ненавидел Хагена, но пусть так, ведь ненависть, возможно, сменится потом раздумьями. Натянув поводья, Гизелер пришпорил коня и помчался прочь.
Гернот покачал головой ему вслед.
— Это было жестоко, Хаген, — тихо промолвил он. — Ты уверен, что это было необходимо — именно так?
— Я учил этому же и тебя, и твоего брата Гунтера, — Внезапный приступ боли пронзил все его тело, лицо Гернота начало расплываться перед его взором.
— Но не так ведь, — возразил Гернот. Голос его звучал враждебно и как-то приглушенно. — Не так жестоко, Хаген.
Хаген вдруг ощутил сильный озноб. Его начало трясти, на лбу выступили капли пота.
— Так… было нужно. Или ты хочешь, чтобы твой брат… превратился во… второго Зигфрида? — Он хотел сказать что-то еще, но язык не повиновался ему. Словно острый кинжал вонзился глубоко в его череп. Он застонал, пошатнулся в седле, откуда-то издалека до него донесся испуганный вскрик Гернота. Мир потонул во мраке боли и крови.
Гернот и Фолькер подхватили Хагена на руки, когда он начал падать с седла.
Глава 18
Боль мучила его беспрестанно. Хаген потерял всякую связь с действительностью — он не знал больше, день теперь или ночь, спит он или бодрствует, реальны ли окружающие его образы людей или они часть кошмарного сна. Жар изматывал его тело, а мрачные видения — душу. Иногда он чувствовал, как кто-то прикасается к его лицу, но в остальное время не ощущал ничего, пребывая где-то между сном и обмороком. Снова и снова надвигалось на него нечто огромное, мрачное и бесплотное — всеобъемлющая тьма, более глубокая, чем сон, — зловещая и манящая одновременно. Порой Хаген был готов уже сдаться, погрузиться в вечное забвение, но всякий раз находились силы, заставлявшие его возвращаться обратно, бороться едва ли не против собственной воли, и однажды — прошли дни, часы, а может, и недели — он почувствовал, что победил, что ледяная длань, простершаяся над ним, куда-то исчезла. Мучительные бредовые фантазии уступали место здоровому сну. Но сон снился ему все один и тот же, и помнил он лишь обрывки его: окутанный золотым сиянием всадник на громадном боевом коне — не человек, а демон, явившийся из глубин ада уничтожить род человеческий. И черный ворон, вестник несчастья, с блестящим, словно сталь, оперением; затем — согбенная старуха, лица которой он не помнил, и еще какие-то мрачные, угрюмые образы, которые его рассудок не позволял удерживать в памяти.
Наконец он очнулся. Он лежал на мягкой свежей постели, обнаженный, укрытый несколькими одеялами и медвежьей шкурой. Воздух был прохладен, пахло снегом, но где-то рядом в очаге горел огонь — слышалось потрескивание дров, издалека доносились чьи-то голоса. Он попытался открыть глаза, но не смог. Тугая повязка покрывала всю левую половину лица, а ресницы правого глаза слиплись. Хаген тихонько застонал и выпростал из-под одеял руку — движение стоило ему немалого усилия, он чувствовал себя слабым и немощным, точно старик.
В комнате он был не один. Раздались чьи-то легкие шаги, шелест ткани, кто-то склонился над ним и нежно коснулся его плеча — очевидно, это была женщина.
— Дядя Хаген? Ты очнулся? Ты меня слышишь?
Нащупав руку, Хаген сжал ее. Он снова попытался открыть глаза — но тщетно, лишь в голове усилилась боль.
— Подожди. Я помогу тебе. — Влажный платок коснулся его лба, затем осторожно прошелся по слипшемуся веку. Прохлада немного утихомирила боль. Он открыл правый глаз — непривычно яркий свет вызвал новую вспышку боли, и сквозь нее он смутно различил лицо Кримхилд.
— Очень больно? — озабоченно спросила девушка.
— Да, — еле слышно ответил Хаген. — Но похоже, самое страшное уже позади. — Он поднял руку, провел ею по лбу и повязке. — Что… с моим глазом? — Пересохший язык ворочался с трудом, будто чужой.
