– Не спится, садж? – раздается над головой тихий голос башенного. Его ноги и нижняя часть туловища свисают с подволока в арматуре башни. Плечи и голова теряются в темном металлическом нутре наверху.
– Не спится, – так же тихо отвечаю я.
Башенный – в дежурной смене, ему спать не положено. Наблюдение не его задача, часовые и посты передового наблюдения и без его участия тщательно просеивают местность на километры вокруг глазами высотных разведчиков. Задача оператора – незамедлительно открыть огонь по указанным координатам. И заняться ему до срока нечем. Вот и мается он от скуки, трет слипающиеся глаза, настраивается на канал «мошек» и рассматривает заросли и берег, а когда надоедает, смотрит себе под ноги, на спящих морпехов. И поговорить ему, бедолаге, не с кем, чтобы сон разогнать. Я для него – шанс скоротать время до смены.
– Тихо как, – снова негромко доносится из темного провала.
– Точно, – откликаюсь я, – пойду посты проверю. Смотри не засни, Топтун.
Топтун обижается.
– Я что, первый год меняю? – После короткой паузы добавляет задушенным шепотом: – Садж, ты бы стимы выдал, а?
– Обойдешься, торчок хренов. Так потерпишь. Еще даже стрелять не начали, – отвечаю себе под нос, осторожно пробираясь через лежащие тела к выходу.
Стимы из аптечек я самолично изъял. Не время для дури. Чуть стресс, автодоктор рад стараться – впрыскивает дозу. Привыкаешь к ней быстро, но вот сосредоточиться потом без нее – проблема. Зомби мне в экипаже не нужны.
Топтун что-то неразборчиво бурчит себе под нос. Одно из тел шевелится. Из кучи зеленых тряпок доносится сонное ворчание:
– Топтун, если не заткнешься, будешь дежурить еще смену. Я тебе устрою.
Это Трак. Сказал – и точка. С ним спорить опасно. Башенный обиженно затыкается.
Выбираюсь наружу, за границу силового щита. Звездное покрывало на светлеющем небе так близко, что, кажется, можно потрогать некоторые яркие лампочки рукой. Укрытый маскировочной сетью «Томми» похож на темно-зеленый полупрозрачный холм. Повесив винтовку на плечо, стволом вниз, затягиваю свою сбрую потуже. Вбираю полной грудью пряный влажный воздух, отдающий гнилью. Оголодавшие лесные кровососы, ошалевшие от аппетитного запаха десятков недоступных тел, немедленно атакуют мои позиции. Лезут в глаза, забивают ноздри, путаются в волосах. Обеими руками отмахиваясь от кровожадных пособников местной революции, быстро отступаю назад, под защиту силового поля. С отвращением давлю и сбрасываю с себя шевелящуюся мерзость. Опрыскиваю репеллентом шлем и сочленения бронекостюма. Закрываю лицевую пластину. Звуки лесных обитателей теперь почти не слышны. Прицельная панорама расцвечивает ночь зеленоватыми контурами. Столько оттенков зеленого не снилось, наверное, ни одному художнику. Будь у меня руки правильно прикручены, обязательно нарисовал бы картину с видом ночных джунглей, всю в зеленых тонах.
Ночью в армии, когда не спишь, в голову лезут всякие ненужные мысли. Размышляешь о каких-то совершеннейших глупостях. Вот и сейчас почему-то подумалось, что у меня кончился одеколон. Я так привык к его горьковатому запаху, что с ним стали ассоциироваться все мои успехи или даже просто удачные дни. Я даже формулу удачи для себя вывел, каждое утро стоя перед зеркалом и приводя физиономию в порядок. Типа Бог узнает меня по запаху. Поэтому не надо забывать ежедневно напоминать ему о себе. Но теперь вместо привычного «Таро» я пахну пылью, потом и едким средством от насекомых. Как же теперь Господь отличит меня от других? Вспоминаю Шар. Смакую ощущение ее тела. Вот бы сейчас она периметр проверить вышла… Встряхиваюсь, как собака. Гоню ненужные мысли. На войне зевнешь – рот тебе уже в морге закроют.
Пригнувшись, ныряю во влажную глубину окопа. Туго набитые землей мешки вдоль его края в темноте видятся как пузатые туши убитых морских животных. Сам как большое животное, повинуясь сержантскому инстинкту, брожу от поста к посту, вместе с часовыми молчаливо вглядываюсь в черные заросли.
Тактический блок моргает красным, выделяя опасный сектор. Здоровенная серая змея запутывается в колючих спиралях ограждения, и сигнализация истошно вопит, предупреждая о прорыве периметра. В объективах «мошек» мы видим растерзанное, перепутанное с колючими кольцами тело. Но это потом. А сначала два ближайших поста открывают по месту срабатывания суматошный огонь из М160, длинными очередями расстреливая магазин за магазином. Стрельба застает меня в траншее на полпути к шестому посту. Пристраиваю винтовку на бруствере. Изготавливаюсь к бою. Расстегиваю и поднимаю клапан подсумка, чтобы дергать магазины не прерываясь. Прицельная панорама, однако, не находит достойных внимания целей. На ротной частоте – форменный бедлам. Все чего-то обнаружили и торопятся об этом доложить. Запросы часовых и башенных операторов перекрывают друг друга.
– Крот-один, здесь Мышь-четыре. Наблюдаю стрельбу на участке Мыши-два. Запрашиваю инструкции…
– Мышь-пять – Кроту-один. Слышу автоматический огонь с тыла, предположительно на участке Мыши-два…
– Хлопушка-два, Кроту-один. Цель вижу. Прошу разрешения открыть огонь…
– Крот-один, здесь Мышь-один. Прорыв периметра на участке два-три. Неприятеля не наблюдаю. Веду заградительный огонь. Повторяю…
– Тихий-один – Кроту-один. Слышу стрельбу с тыла, предположительно участок два-два, два-три. На мониторах чисто, прием …
Вдоль траншей разбегаются разбуженные бойцы. С резкими хлопками в высоте вспыхивают люстры осветительных ракет, ослепительные пятна качаются на крохотных парашютах и превращают пейзаж в тысячи шевелящихся в мертвенном белом свете щупальцев-теней. От этого кажется, что вся местность впереди кишит нечистью и нечисть эта стремительными бросками подкатывается к линии обороны. С пулеметчиков слетает сонливость, они шевелят стволами, готовые в момент выпустить в темноту тысячи утяжеленных пуль, способных навылет прошибать деревья.
– Крот-один, циркулярно. Всем заткнуться! Прекратить огонь! Повторяю – прекратить огонь! – пробивается раздраженный голос начальника караула.
Прибегает полуодетый взводный. Огонь часовых наконец стихает. Приходит запрос из батальона – дежурный офицер интересуется причиной стрельбы. Запрашивает координаты для огневой поддержки. Дежурному офицеру не терпится пострелять по этим непонятным джунглям перед нами. Слава богу, это не мой человек облажался. Огромным кабаном мимо проносится сержант Ким. На расправу. Это его люди всех переполошили.
Постепенно все успокаивается. Только раздраженные голоса глухо доносятся из штабного блиндажа. Матерясь под нос, бойцы расползаются по машинам и блиндажам – досыпать. Сон – ходовая валюта, самая большая ценность тут. Небо все больше сереет. На горизонте разгорается полоска света. Наступает утро. Первое мое утро на этой новой войне.
3
За что я люблю Корпус, так это за то, что тут думать не надо. Этакая райская жизнь, где все твои телодвижения на весь день расписаны и четко определены. Одна закавыка – ты свой распорядок представляешь несколько иначе. Но кого волнует твое мнение?
