— В этом вопросе да. Наши отношения были взаимовыгодными, мы дополняли друг друга. Если нужно было уломать преподавателя или инструктора — этим занимался Быков, он же травил анекдоты в компаниях, развлекал девушек, доставал доппаек и разный дефицит. Ну а если нужно было вскрыть пароль на преподавательском компьютере, рассчитать курсовую или контрольную, написать письмо или стихи, блеснуть эрудицией, то этим занимался я. Сюда же входило умение сделать из человека инвалида одним ударом. На драки начальство не обращало внимания, если выяснение отношений не заканчивалось поножовщиной и убийствами, поэтому свобода здесь была полная. Считалось нормальным, если академический госпиталь не был заполнен больше чем на две трети.
— Эта девушка была красивой? — Ника уселась на кровати, внимательно наблюдая за ним.
— Высокая, худенькая, костлявая. Скромная, хотя мужское внимание сильно ее разбаловало. — Эндфилд покосился на сильное и гладкое тело Ники. — В общем, ничего особенного. В то время мне нравились женщины постарше.
— А ты ей?
— Возможно, — Джек слегка нахмурился. — Если бы я захотел, то легко увел бы ее у Глеба. Но тогда мужская дружба что-то значила для меня и не хотелось ссориться с Быковым из-за юбки.
Девушка засмеялась, уложила голову ему на грудь и сказала:
— Ей, наверное, хотелось, чтобы ее избранник был умным и сильным, как ты, и живым и обаятельным, как он. Классическая женская проблема.
— В этом роде. Короче. Через две недели нашей курортной жизни разразился сильнейший нуль-циклон. Из квика ничего не было слышно, кроме шипения и свиста, к великой радости молодых балбесов, которым хотелось почувствовать себя космическими робинзонами в полной мере. Автоматический картограф добрался до действительно интересного объекта.
Представь себе целые горы прозрачного кварца, окрашенного во все цвета радуги окислами циркония, титана, ванадия, алюминия и хрома, на берегу мелкого моря. Жизнь на планете так и не развилась, несмотря на благоприятные условия. Не было даже микробов и вирусов. Можно было купаться, не опасаясь подцепить заразу или быть съеденным. Наши умники долго спорили почему.
— Джек, избавь меня от лекций по планетной биологии. Ты все время уклоняешься от темы.
— Боюсь, тебе не понравится, что будет дальше. Десантная шлюпка облетела горы вдоль и поперек на большой высоте, выполняя процедуры стандартных исследований. Не обнаружив ничего, что могло быть опасным, пилот повел машину вниз. Я заставлял снова и снова гонять анализаторы, проверяя магнитные, гравитационные поля, интенсивность биоактивных излучений. Наконец все причины закончились. Скрепя сердце я разрешил посадку.
Это место мне сразу не понравилось. Ребята гурьбой кинулись в воду, на ходу сбрасывая скафандры. Я вылез следом и хотел уже было раздеваться, но что-то удерживало меня.
Стояла жара, на море был полный штиль. Гигантская друза кристаллов, которой, в сущности, были Самоцветные горы, ярко сияла в свете звезды, оставляя разноцветные блики на песке пляжа. Было такое ощущение, будто мы на новогодней елке или на карнавале с нескончаемым фейерверком.
Большинство курсантов бредили красотами неоткрытых планет, поэтому парни тогда будто взбесились. Они орали нечто нечленораздельное, бросались в воду, плавали наперегонки, просто скакали по пляжу.
Закрыв глаза, я увидел, что скалы пылают красным хищным огнем. Включил фильтры, доведя стекло до полной непрозрачности. Без изменений. Это не было эффектом выцветания зрительного пурпура сетчатки, не было галлюцинацией. Тогда я стал кричать, чтобы ребята немедленно собирались.
Меня подняли на смех, советуя немедленно раздеваться и лезть в воду, пока я не получил тепловой удар. Я кричал про излучение, приказывал, но весь экипаж, кроме Глеба, который, глядя на меня, остался в скафандре, потешался надо мной, как над клоуном.
Тогда я вынес из шлюпки капитанский бластер и пальнул в песок перед собой. Вспышка луча и грохот взрыва заставили всех замереть.
— Как капитан корабля и начальник экспедиции, — сказал я, — приказываю всем надеть защитные костюмы и погрузиться на борт десантной шлюпки.
Все молчали. Не было даже дежурных шуточек типа: «А дышать можно?» На лицах было изумление, быстро переходящее в неприязнь.
Они думали, что власть вскружила мне голову, и теперь смотрели на меня как на редкостное по омерзительности насекомое. Даже Быков начал потихоньку отодвигаться.
Подняв излучатель, я наводил его на каждого, угрожая открыть огонь на поражение, если тот не выйдет на берег. Курсанты, тихо ругаясь, поодиночке вылезали из воды, вяло перемещались по пляжу, делая вид, что собирают части скафандров. Кто-то даже поднял руки, показывая, что думает обо мне. Поскольку никто из мужчин не решился, Анюта вышла на берег, подошла ко мне, положила руки на плечи.
— О, могучий и сильный рыцарь! — шутливо сказала она. — Позвольте даме снять ваши доспехи и разделить с вами радость омовения в чистых водах. — Глаза девушки сияли, легкий румянец играл на щеках. Ей очень хотелось превратить все в скверную, затянутую, но все же шутку.
Я стал говорить про ощущение смертельной опасности, про излучение, которое идет от скал. Она недоверчиво прикрыла глаза, повернулась лицом к горе:
— Боюсь, у тебя разыгралось воображение. Ведь приборы ничего не обнаружили.
— Нет, я явственно чувствую его, оно проникает даже через защитный костюм.
— Тебе надо лечиться, — засмеялась она. — Ты всегда, уж не знаю почему, боялся красивых вещей, имея склонность к темному и грязному. А по чувствительности ты близок к бревну. Я-то знаю.
— Тебе и всем остальным придется поверить мне на слово. Это чужая планета, и лучше перестраховаться, чем читать потом похоронные службы.
— Никто ничего не видит — один Эндфилд видит. Никто ничего не чувствует — один Эндфилд чувствует, — Анна завелась. — Все дураки — один Эндфилд умный. Мы будем купаться, потому что здесь красиво и здорово.
— Курсант Климова! — отчеканил я. — Собрать снаряжение и марш в шлюпку без разговоров.
— Какой же ты все-таки солдафон, Эндфилд. Капитан… Сопли вытри. — Ее взгляд стал жестким и презрительным. — Может, это тебя на место поставит, командир хренов.
Тело девушки призывно изогнулось, глаза недобро и властно смотрели на меня. Она звала с собой, манила, называя любимым и единственным, обещая отдаться прямо на берегу, если у меня хватит смелости снять скафандр. Видимо, Аня берегла эти слова для другого раза, для совсем иных обстоятельств. Но теперь это говорилось насмешливым и глумливым тоном, отчего курсанты стали тихонько посмеиваться, потом заржали в полный голос. Всю свою ненависть и разочарование выплеснула она тогда. Гладила по броне, даже закинула ногу мне на талию. Вообще, Аня не умела притворяться, роль разбитной бабы девушке не очень подходила, но зрители шумно ее одобряли.
Я стоял неподвижно. Парни ржали, называли «последним девственником курса», «мальчишкой», «педиком» и даже «мерином холощеным». Это был позор, который усиливался искренностью ее чувств, пробивавшихся из-под откровенно издевательского тона.
