Кинулась к себе Тамара Павловна.
Поспешно разошлись джентльмены.
На время в гостинице настала тишина, только в номере у бородатого всё шуршала бумага, клацал металл и раздавалось зловещее бормотание:
— Я вам, суки, покажу Вашингтон! Будете при слове «Пещёрка» Сталинград вспоминать!..
Кончив сборы, Коля запер дверь и с огромной сумкой на плече вышел наружу. На парковке его ждала «Газель» — белая, словно рано поседевшая от непосильных трудов. Тут же стоял мотоцикл «ИЖ-Юпитер» с коляской, на нём по-ковбойски, боком, сидел Макгирс в пожарной каске с забралом. Очень скоро из дверей показалась Тамара Павловна и за ней — английские гости.
— Значит, так, — начал Коля Борода. Голос приходилось форсировать, ибо туман приглушал звуки. — Я еду первым, «Юпитер» за мной, «Патриот» замыкающим. Включить ближний, не отставать; если что — сигналить. По машинам! Тронулись!
Макгирс привычно лягнул «Юпитера». Тамара Павловна, перекрестившись, повернула единый с иммобилайзером ключ — слава Тебе Господи, успешно. Вспыхнули фары, и колонна тронулась, упираясь короткими столбами света в стену тумана. Призрачная вереница бесформенных теней, уползавшая в слепое никуда…
Когда проехали больницу, автозаправку и подстреленный указатель, с туманом неожиданно что-то произошло. По нему как будто пробежала дрожь, словно это было живое существо, принявшее смертельную рану. Раздался утробный гул, почва под колёсами дрогнула… и молочно-белая плотная пелена начала на глазах редеть. Истаивать. Уползать прочь. Словно где-то лениво завертелись лопасти исполинского вентилятора…
На просёлке туман уже был не белым киселём, а так, лёгкой дымкой, символической вуалью. Коля Борода сильнее надавил на газ и мысленно обратился к машине: «Ну, парнокопытная, не выдай. Дотащи как-нибудь. Последний раз, может».
Кажется, времена в самом деле приближались поганые. Давеча вот Краева торкнуло, чтобы увозили детей, а теперь вот заявляется этот Макгирс и толкует о какой-то там мокрушной операции. И ведь по глазам видно, по всему языку тела — не врёт. Дожили, короче. Теперь на пещёрских болотах делами рулят америкосы. Мокрыми, такую мать! Добро бы ещё Москва, так ведь нет, Вашингтону что-то понадобилось, едрить его в дышло. Да хрен с ним пока, сейчас надо просто гнать что есть силы и о постороннем не думать. Надо предупредить своих. Краева, Матвея Иосифовича, Наливайко того же. Будем живы — разберёмся и с Америкой. Будет Аляску в отплату отдавать, ещё подумаем, не добавить ли Калифорнию
[112]
…
Пока Борода катил головным и вынашивал планы страшной мести Америке, Тамара Павловна, вспотевшая и сосредоточенная, не отрывала глаз от кормовых огней «Юпитера» и «Газели». О’Нил и Доктороу молча сидели сзади. Поездка в непостижимую Россию подкидывала британцам всё новые впечатления. Вот машины свернули с трассы на грунтовую дорогу — ни фонарей, ни обочин, только ямы и бугры. Да ещё лес, заглядывающий непосредственно в окна. Вот-вот выскочат то ли русские волки, то ли заблудившиеся во времени партизаны… то ли вовсе неведомо кто. Сплошная мечта адреналинового наркомана. Впрочем, нет, любой вменяемый экстремал-выживальщик отсюда сразу сбежал бы…
Однако ничего. Русский джип, не рассыпавшись, заполз в конце концов в какое-то селение, судя по всему давно заброшенное. Ни уличного освещения, ни запаркованных машин, ни дымков от каминов… совсем ничего. Только покосившиеся заборы, ветхие дома да бурьян во дворах в полный человеческий рост. Пресловутыми возможностями из надписи на пакете здесь даже не пахло. Пахло сыростью, болотом, запустением, как в плесневелом, халтурно построенном погребе. Неужели это и есть исконный русский дух?
«Прямо Есенин: „Низкий дом мой давно ссутулился, старый пёс мой давно издох…“ — Следуя за мотоциклом Макгирса, Тамара Павловна миновала сгнившие ворота, въехала во двор и остановилась у кособокого, чёрного от времени сарая. — Грехи наши тяжкие. А раньше здесь небось хорошо было…»
Она с горечью осознала, что в последние два дня только и делала, что досадовала и стыдилась перед англичанами. За «профессорскую» квартиру в две смежные комнаты, за ублюдочный «Патриот», за непрезентабельную гостиницу… а теперь ещё и за эти мёртвые дома. За всю нашу нищету, убожество, мздоимство, лень, разгильдяйство и бесконечный бардак. За спесь, чванство, алчность, продажность, злобу и ненависть к ближним. «А ведь мы, если глянуть в корень, совсем не такие. Мы по большому счёту работящие, добрые и гостеприимные. Нам просто в этой жизни не повезло… — И одёрнула себя: — Ага, как же, квартирный вопрос нас испортил!..»
Тем временем погасли ходовые огни, и из «Газели» вышел бородач. Он был суров, собран и деловит.
— Значит, так, — сказал он, и все невольно замолчали, — слушай ценные указания, повторять недосуг. На марше не разговаривать, идти след в след, оглядываться по сторонам. Я первый, затем Тамара Павловна, потом особист, джентльмены в хвосте. Вы, — строго глянул он на О’Нила, — идёте замыкающим. От вас зависит, останемся ли мы в живых. — И снизошёл до леденящего кровь пояснения: — Чтобы вы знали, сэр, группу на марше часто начинают вырезать с хвоста… А это вам, — усмехнулся он и, вытащив из «Газели» тяжёлую сумку, вручил её Макгирсу. — Только не уроните, сэр. А то костей не соберём.
Макгирс взял и согнулся.
Гуськом они двинулись вон со двора, по заросшей травой улице, мимо останков и скелетов домов. Путь лежал на околицу, к серой в потёмках ленте реки, к горбатому мостику, соединявшему берега…
Вокруг стояла пугающая, воистину кладбищенская тишина — ни пения птиц, ни мычания коров, ни собачьего лая, ни человечьих голосов.
«А вдоль дороги мёртвые с косами стоят. И тишина…» — вспомнила Тамара Павловна любимый народом фильм, зябко, как на морозе, передёрнула плечами… и даже обрадовалась постороннему звуку.
Это было мурлыканье автомобильного двигателя, обладавшего скромными от рождения способностями, но ухоженного и весьма довольного жизнью.
Коля Борода отчаянно махал рукой, призывая своих спутников укрыться в густой тени, но Тамара Павловна ничего не замечала. Охнув, она изумлённо округлила глаза: из-за ближней избы неторопливо выдвигалась белая «семёрка». Да-да, та самая. И кавказский профиль доброго волшебника вроде бы просматривался за стеклом…
Мгави. Пустыня
Когда он очнулся, солнце уже клонилось к горизонту. Скоро, совсем скоро уйдёт спасительный свет.
«О, затопчи слоны того льва… — Мгави кое-как разлепил глаза, сел и долго утирал рот, выкашливая розовую пену. — Я ещё здесь или всё-таки умер?»
На самом деле он уже знал ответ. Вряд ли Там были точно такие же кусты и трава, вряд ли с ним Туда проскользнул его ассегай, заляпанный грязью.
«Да, ты жив, — кивнула тяжёлыми рогами его буйволиная суть. — Скажи спасибо своему деду, Великому Колдуну. Это ведь он целый месяц постился в лесу, отыскивая росток змеиной лианы, это он сварил Змеиный камень и договорился с духом, сидящим в твоём гри-гри. А ты его предал. Предал и обокрал…»
