«Спасибо, хоть не Памелу Андерсон». В современных эталонах женской красоты Фраерман явно был не силён. Оксана проводила его глазами, прислушалась к себе… и чуть не захохотала. Оказывается, в тайной глубине души её уже раздирали сомнения: что лучше, Софи Лорен, Джина Лоллобриджида или Варвара Викторовна Притуляк плюс Оксана Викторовна Варенец?..
«Спрошу-ка я Краева… Только жалко от творчества отвлекать…»
Краев. Медведь с большой буквы
А Краев тем временем общался вовсе не с музами. Оказалось, что Гансу Опопельбауму поплохело опять. Бедняга перестал рассуждать про мацу и требовать обрезания, оставил иврит и перешёл к мастерскому применению русского разговорного языка. Редкие цензурные вкрапления сводились к водке, буженине и икре.
А ещё он порывался встать и тенором пел песни времён Гражданской войны, призывая в последний смертный бой за пролетарское дело.
Мгиви неотлучно сидел над больным, фиксируя его астральными путами, а то, чего доброго, и пошёл бы раздувать мировой пожар на горе буржуям.
Когда Приблуда привёл Краева, с мясом оторванного от ноутбука, возле палатки Опопельбаума было людно. Зевала разбуженная пением Бьянка. Песцов задумчиво курил, периодически спрашивая, а не сделать ли Гансу всё-таки обрезание — вдруг да поможет. Коля Борода разъяснял трудным детям, что у немецкоподданного, наверное, птичий грипп.
— Который, ребята, чрезвычайно заразен, можно провести все каникулы в карантине, — поддержал Краев. Нагнулся, вошёл внутрь и кивнул Мгиви: — Отпусти его, вождь, никто никуда уже не идёт… Товарищ Опопельбаум, вы меня слышите?
Тектонические плиты продолжали сшибаться, и теперь наверху была та, что с надписью «сделано в СССР». Чтобы она перестала выворачивать Опопельбаума наизнанку, Краеву требовался всего лишь неспешный пасс. Ну, может, ещё один. И ещё — для верности…
— Как скажешь, джокер. Под твою личную ответственность. — Мгиви ослабил магические ремни, и Опопельбаум сел, откашлялся и твёрдо ответил:
— Да, я слышу вас, товарищ Краев. Очень хорошо слышу.
Тонкоматериальные перемены сказывались и на физическом плане — бывший «хорёк» заметно окреп, и; матерел, сделался выше ростом и раздался в плечах. Стал круче лоб, выдвинулся и отяжелел подбородок…
Нынче Ганс тянул на зверя покрупнее, то ли на обезьяну, то ли на барсука, а может, даже и на медведя.
— А раз так, товарищ Опопельбаум, слушайте приказ, — властно и строго велел ему Краев. — Никакой икры, водки и буженины! Никаких песен! Никаких отлучек из расположения части! Немедленно спать! Спать! Спать! Ваши глаза закрываются, ваши руки тяжелеют, ваши ноги…
— Есть, никакой икры. Есть, никаких песен, — вытянулся на спине Опопельбаум. Закрыл глаза и уже сам себе приказал: — Спать! Спать! Спать…
Краев стоял над ним, пригнувшись, слушал дыхание и пытался сообразить, бурым или белым был этот медведь.
— Браво, — шёпотом похвалил Мгиви, с явным одобрением кивнул и, отодвинув в сторону полог палатки, застыл неподвижно, как заправский швейцар. — И что это было?
Краев выбрался наружу и с наслаждением глотнул свежего воздуха.
— Так, — сказал он. — Работа над ошибками одного учёного деятеля. Большого любителя обезьян, только родом вовсе не из Бразилии…
— Дайте-ка я угадаю, — неожиданно оживилась Бьянка. — Это, случаем, не доктор Воронов с его шокирующими опытами? Помню, у него ещё на Лазурном берегу была клиника, которая называлась… дай Бог памяти… не «Замок обезьян»? Ваш Булгаков с него потом образ профессора Преображенского… в «Собачьем сердце»…
Краев невесело усмехнулся:
— Почти угадали, мисс. К бедному Гансу приложил руку друг и ученик доктора Воронова, некто Иванов. Это было время, когда работал знаменитый Павлов…
— Иванов этот тоже на собаках опыты ставил? — предположил заинтригованный Приблуда. — Неужто в самом деле в людей превращал?..
Все с ожиданием смотрели на Краева.
— Давай, Олег, не томи, — выразил Песцов общую мысль. — Рассказывай. Только чтобы нас потом кошмары не мучили.
Краев очередной раз вздохнул. Они упорно не пускали его к заждавшейся музе, но это были его друзья, и он сказал себе: ладно, что ни делается, всё к лучшему.
— В далёких двадцатых, — начал он свой рассказ, — когда после переворота в физике слово «невозможно» исчезло из научного обихода, дерзкий биолог по фамилии Иванов выдвинул грандиозную идею — скрестить человека с обезьяной…
Ну вот, а вы говорите, что овчарка Дауфмана с её подмешиванием гиены к собакам есть биологический миф. На большее покушались…
Спрашиваете, кто мог купиться на идею с обезьянолюдьми? Такое уж романтичное время были двадцатые — идею поддержали, причём на самом высоком уровне. Во-первых, дело пахло торжеством материалистической теории Дарвина. Во-вторых, Красной Армии нужно было на ком-то испытывать химическое оружие. Ну а в-третьих, и это самое главное, зоотехник был дружен с доктором Вороновым, который совершил революцию в медицине. У него, говорят, даже лечился тогдашний политик Клемансо: ему были пересажены и, что важно, прижились семенные железы самца обезьяны. Ну а политики, нуждавшиеся в тотальном омоложении организма, водились не только во Франции. В общем, дело завертелось, и в двадцать шестом году дерзкий биолог выехал в Париж. Там он навестил Воронова, заручился помощью в Пастеровском институте — и махнул во Французскую Гвинею за биологическим материалом. Вот так, заметим, не перекупщикам по мобильнику позвонил, а самолично в джунгли поехал… Вернулся с малярией и с чёртовой дюжиной несчастных обезьян, с которых в дальнейшем начался Сухумский питомник. Ещё заметим, что от женщин-добровольцев — ну, на подсадку экспериментальных эмбрионов — отбоя не было.
Все результаты, естественно, засекретили… Но только в Сибири потом будто бы видели, как на рудниках кайлили грунт какие-то странные люди — огромные, волосатые, не знающие человеческого языка. В какой-то момент их много сбежало в тайгу, и, если верить слухам, их потомки здравствуют и поныне. Такие вот местные йети. А Иванова в тридцатом году арестовали, правда, скоро выпустили, но биолог всё равно помер — где-то через год, уже на свободе. Видно, что-то кому-то пересадил, а оно возьми и не приживись…
Вот такое торжество дарвинизма, немного смеха и очень большой грех, история российского абсурда. Кровавого, преступного и нескончаемого.
— А Ганс тут каким боком замешан? — загасил окурок Приблуда. — Как по мне, не очень он на обезьяну похож. Давай, Олег Петрович, вещай, а то ночью не засну. Нам ещё с ним жить, между прочим. Знать желаю в деталях, с кем за одним столом сижу…
— А рассказывать особо нечего, — грустно продолжил Краев. — Материализм материализмом, а оккультная мысль у нас никогда не дремала. Опять же, обезьяны далеко, а медведи близко. И вообще, человек по всем своим параметрам больше смахивает не на родственника гориллы, а на гибрид свиньи и медведя… Опять же, весовая категория соблазнительная. Сказано — сделано: нашли сочувствующего шамана, и тот быстро добился результатов. Скрестили в лучшем виде, даже поставили дело на поток. А во времена нерушимой германо-советской дружбы передали ноу-хау в Аненербе.
