Но поможет ли могучий сибер одолеть космачей-людоедов, этого не знал и Петр.
* * *
В доме Леры можно было снять верхнюю одежду, так там было тепло. Хозяйка давно уже перебралась в самую маленькую комнату своей избы, отапливаемую отдельной, похожей на столб печкой. Остальные комнаты стояли пустые и холодные. Лера даже двери туда заколотила и завесила проемы старым тряпьем, сберегая ценное тепло. Утеплила она и окна: законопатила щели, проклеила их холщевыми полосками. И все равно веяло от окон холодом, на рамах намерзала ледяная короста, а ночной мороз оставлял на стеклах узорные разводы.
В доме Леры всегда было чем перекусить: кусочек вчерашней лепешки лежал под тарелкой, на высокой полке пряталась банка с вареньем, в мерзлой прихожей остывал присыпанный чесноком бульон.
В доме Леры было уютно, и сама она была уютная. Шел уже шестой день, как Яр перебрался к ней жить, и пока не было ни единой минуты, в которую он пожалел бы о своем решении. Даже то, что знали только они, не портило ему настроения. Но он старался не думать об этом. Насколько это было возможно.
— Космачи как взбесились, — рассказывал он, черпая ложкой превратившийся в желе бульон и бережливо, двумя пальцами отламывая крохотные кусочки от горькой, плохо пропеченной лепешки. — Лезут и лезут на ворота, сломать пытаются. Глаз не сомкнуть. Поняли, значит, где тут у нас вход, почувствовали слабину и теперь пробиться пытаются. Ну, так даже проще. Не обязательно весь периметр обходить и осматривать. Крепи да крепи ворота.
— Ларс вчера был, искал тебя, просил зайти насчет работы.
— Не, сегодня не пойду. Мне после ночи отсып положен. Как взбесились космачи. Лезут и лезут!
— А может, сходишь? Хлеба получил бы.
— Хлеба?! — Яр фыркнул, высунул язык, сморщился. — Эх, сейчас бы настоящего хлебца! — Он мечтательно закатил глаза, сглотнул слюну.
— Говорят, на днях Петр строителя поднимет. Может, тогда все и наладится?
Яр только хмыкнул.
Расправившись с лепешкой и бульоном, вылизав тарелку и подобрав крошки, он еще долго сидел за чаем, щурясь на крохотную пыльную лампочку и наслаждаясь бездумным покоем. Лера присела напротив, положила руки на стол. У нее были очень красивые пальцы, но их портили каемки грязи под ногтями.
Яр посмотрел на свои ладони — они были просто ужасны.
— Иногда я ненавижу это место, — пробормотал он, пряча руки.
Она вздрогнула, подумав, что он говорит о ее доме.
— Почему?
— Потому что помню, как было там.
— Там?
— В городе, — пояснил он. — Неплохая квартира, работа, еда, три жены.
— Одна беременная, — напомнила Лера.
Яр невольно посмотрел на ее живот. Кивнул:
— Да. Она сама хочет выносить ребенка. Родить его и воспитать.
— Здесь все так делают.
Яр помолчал. Вздохнул тяжело и повторил:
— Ненавижу это место.
Он знал, что сегодня ему придется идти в мастерскую Ларса. Оружейнику требовалась помощь, а им был нужен хлеб — пусть даже такой: непропеченный и горький.
— Когда все наладится, ты уйдешь? — спросила Лера, глядя в сторону.
— Наладится? — усмехнулся Яр. — Здесь? Все?
Она серьезно на него посмотрела.
— Ты же понял, о чем я говорю.
Он кивнул, тоже посерьезнев.
— Хочешь, чтобы мы поженились?
— Не обязательно. Думаю, нам просто надо быть рядом.
— Из-за него? — Он встал, подошел к ней, осторожно положил свою ужасную ладонь на ее теплый и мягкий живот.
— Из-за него тоже, — сказала она. — Но, прежде всего из-за нас.
Он обнял ее, прижался к ней. Шепнул на ухо:
— Я не уйду.
— Точно?
— Мне плохо одному, — сказал он и тут же себя возненавидел.
Он всегда был эгоистом. Таковым он и остался….
* * *
В середине недели вдруг потеплело, и в деревне заговорили о скорой весне. Со стороны пустоши непрестанно дул теплый ветер, который здесь называли «дыханием города». Напитавшийся влагой снег просел, крыши обросли сосульками, небо затянулось низкой серой пеленой, в разрывах которой изредка проглядывала глубокая и чистая синь. «Зиме конец», — судачили люди. С надеждой поглядывали на лагерь космачей, чуть вытаявший из снега и потому хорошо различимый. Но великаны уходить не спешили, они по нескольку раз на дню ломились в запертые, намертво заколоченные ворота да бродили по округе, оставляя на заснеженных равнинах приметные цепочки следов. Отпугивать их было нечем, да и смысла теперь в этом никто не видел. За время долгой осады все слабые места периметра были выявлены и укреплены. Тем не менее, упрямство людоедов нервировало жителей деревни. Космачей ненавидели истово, дружно, и строитель Фрэнк, который, согласно первоначальному плану, должен был стать пугалом, в сознании людей превратился в оружие возмездия. Люди уже не просто хотели согнать космачей с места, теперь они жаждали отомстить им за все свои страдания. В оттепель начал дохнуть скот. Погибли почти все лошади, пали коровы, и даже неприхотливые козы подхватили неведомую болезнь, от которой у них крошились рога и копыта и выпадала шерсть.
Закончилась мука. Айван был вынужден пустить на питание часть так долго сберегаемой семенной картошки, хоть его и отговаривал от этого шага почти весь совет.
Старик заметно сдал в последние дни. Он сильно простудился в ночь, когда случилась схватка у ворот, и никак не мог оправиться. Иногда ему делалось чуть лучше — он тут же брался за дела, и работа вновь укладывала его в постель. Но он ничего не хотел слышать ни про отдых, ни про лечение, ни про диету. Доктор Эриг лишь ругался, не зная, как повлиять на упрямого пациента. Кажется, Айван винил себя за то, что позволил открыть вход в деревню, и воспринимал свою болезнь как заслуженное наказание.
Георг, его сын, был рядом. Он еще не поднялся на ноги, но доктор говорил, что поломанные космачом кости срастаются нормально и проблем, скорей всего, не возникнет.
Если со стариком что-то случится, рассуждали селяне, то вся власть перейдет к Георгу. Это мало кому нравилось — охотников здесь не любили. Именно их, а не Айвана, бессменного старосту, привычного лидера, винили за все случившееся в последнее время. Охотники чувствовали настроение людей и держались тихо, особняком…
Через две недели, когда все уже готовились встретить настоящую весну, опять грянул мороз.
* * *
За день до аврала Петр лично обошел всю деревню, побывал в каждом доме, поговорил со всеми мужчинами. Особой надобности в этом не было, все и так знали, когда и для чего нужно будет собраться, но Петр, таким образом, подчеркивал важность предстоящего дела и оказывал уважение всем, кто соглашался в нем участвовать.
