— У меня есть другие дела.
— Оставь его, Игнат, — вмешался в разговор Николай. — Возможно, он еще вернется к нам.
Они замолчали.
Незаметно исчез Иван, прихватив с собой тяжелую чугунную кочергу. Мрачный Игнат методично шаркал лезвием кинжала о плоский наждачный камень. Периодически он останавливался, пристально осматривал кинжал, пробовал его остроту на ногте большого пальца, плевал на камень и снова начинал оттачивать металл. Николай закончил подгонять амуницию и попрыгал на месте. На поясе что-то глухо звякало. Он поморщился и стал заново перебирать снаряжение.
Камин почти погас. Угли подернулись пепельной пленкой, по которой быстрыми всполохами пробегали красные волны жара. В комнате стало прохладно, но никто не торопился подкинуть в умирающий огонь дров — все собирались уходить.
3
Дождь разбавлял темноту ночи мягким матовым свечением. Мерцающие капли на мгновение повисали в воздухе и разбивались о поблескивающую чернотой глянцевую поверхность луж, растекались по стеклам тусклых фонарей и спящих окон, негромко барабанили в жестяные карнизы.
Три закутанные в плащи тени неясными ночными призраками крались вдоль улицы, прижимаясь к фасадам домов и настороженно оглядываясь по сторонам.
— Тихо! — свистящим шепотом произнес Николай и застыл на месте, вертя головой, вслушиваясь в ровный шелест дождя. Глеб еще раз отметил, насколько же тот походит на журавля — сухой, долговязый, замерший на одной ноге.
Несколько мгновений Николай слушал дождь, а потом пригнулся, развел руки в стороны, приказывая всем спрятаться, и исчез, слившись с темной стеной соседнего здания. Игнат наглухо запахнулся в черноту плаща и нырнул в густые колючие кусты шиповника, что росли в микроскопическом садике перед высокими окнами ближайшего дома. Глеб слегка замешкался, отыскивая убежище, и встал за шершавым стволом могучего тополя, растущего в трех метрах от дороги. Он тесно прижался к дереву и спрятал предательски белеющее пятно лица в свободных складках капюшона.
Через секунду он услышал приглушенное цоканье подков по булыжнику мостовой и негромкое бряцание плохо подогнанных доспехов — совсем рядом с деревом, за которым он прятался, проехал верховой патруль. Глеб ясно увидел и сбегающие по блестящим лошадиным бокам капли, и тяжелые кавалерийские копья, древками упершиеся в стремена, а наконечниками устремленные к мерцающему зарницами небу, и кинжалы в фигурных ножнах, и искусную гравировку на круглых щитах, притороченных к седлам — взлетающий Пегас — герб Короля.
— Собачья погода, — буркнул один из всадников, второй что-то добавил, и все четверо захохотали. Их лошади испугано прянули ушами и перешли на рысь.
Четыре силуэта растворились в сыплющейся с неба измороси. Стих стук копыт.
Из кустов вылез насквозь промокший Игнат.
— Здорово ты спрятался, — мрачно сыронизировал он.
— Прятаться не обучен! — резко ответил Глеб.
— Тихо! — возле них возник Николай. — Идем.
Кутаясь в плащи, они пошли вслед за всадниками. Дождливая ночь надежно укрывала их от посторонних любопытствующих глаз и скрадывала шум осторожных шагов.
Наконец Николай остановился. Мечущийся огонек уличного фонаря высвечивал табличку на стене дома — «улица Белого Кремня, 23». Козырек крыши нависал над высоким крыльцом, и струи воды стекали по кровельному железу, опадая вуалью на ступеньки.
— Здесь, — сказал Николай. — Глеб, встанешь возле крыльца. Если кто-то появится — стукни в дверь. Игнат, ты знаешь, что делать. Я пошел.
Он достал из-под полы плаща большую металлическую клетку. За прутьями беззвучно металась серая зловещая тень и, отражая неяркий свет фонаря, вспыхивали кровавые бусинки глаз. Пригнувшись, Николай исчез за углом дома.
Игнат отцепил от пояса связку отмычек и стал ковыряться в замке двери.
— Ну, давай… давай… открывайся… — бормотал он, и в конце концов замок послушался, недовольно скрипнул, щелкнул, и дверь открылась.
— Стой здесь, — Игнат оглянулся на Глеба и исчез во мраке дверного проема.
В низком небе сверкнула молния, и дождь с новой силой обрушился на землю. Потоки воды зло забарабанили по крышам, по стенам, по окнам; зашуршали, обдирая листву деревьев и прибивая траву.
Глеб поднялся на крыльцо, под защиту обитого жестью карниза.
«Стоило идти, — подумал он. — Ото всех прячешься, бегаешь, мокнешь под дождем, и все ради того, чтобы постоять возле прикрытой двери. Кругом тайны, все хранят молчание, недоговаривают, а ты, словно идиот, ничего не понимаешь и выполняешь все, что тебе скажут… Нам нужна твоя помощь… Срочный заказ…».
Поглощенный невеселыми мыслями, Глеб не услышал, как зацокали по булыжнику подкованные копыта, а когда на дороге перед домом появились четыре всадника, прятаться было поздно — его заметили. Он только и успел бухнуть в дверь кулаком.
Патруль остановился, один из всадников спешился и подошел к Глебу, положив ладонь на рукоять короткого меча.
— Кто такой? Двуживущий?
— Да, — подтвердил Глеб.
— Что делаете так поздно?
— Вышел подышать свежим воздухом. Какая гроза, а!
Сердце бешено колотилось.
«Только бы никто не вышел… Услышали ли стук?»
Патрульный внимательно осмотрел Глеба — его насквозь промокший плащ, мокрые волосы на лбу, грязную обувь, дрожащие от холода бледные пальцы.
— Вы здесь живете?
— Нет, зашел к своему другу. Это его дом… Пожалуй, я пойду спать. — Он тихонько толкнул дверь и заглянул в темноту дома.
— Стойте! Как вас зовут?
— Я что-то нарушил, офицер? — Глеб притворился возмущенным, повысил голос. — Разве комендантский час распространяется теперь и на Двуживущих? Я всего лишь вышел на свежий воздух, побродил под дождем, а сейчас собираюсь залезть в теплую постель и оставить на время этот мир. Разве я кому помешал? Не понимаю. Что не так, офицер?
Патрульный долго смотрел на него, неподвижный, невозмутимый, и холодные брызги били его в лицо, капли сбегали по блестящему металлу лат, затекали в сапоги.
— Хорошо, идите, — наконец сказал он, и Глеб, подавив вздох облегчения, протиснулся в дом, прикрыл за собой дверь и, прислонив ухо к замочной скважине, стал внимательно слушать. Он услышал, как застучали тяжелые сапоги по мостовой, как неразборчивые голоса громко заспорили о чем-то, и нетерпеливо заржала лошадь, и зацокали копыта, затихая и теряясь в шуме ливня. А когда цокот стих совсем, он понял, что слышит еще что-то. Не с улицы, нет. Здесь, в доме, в темноте незнакомых комнат, за невидимыми во мраке дверьми, среди чужих стен и перегородок, раздавались мерзкие негромкие звуки. Словно кто-то жадно вгрызался острыми зубами в мягкую плоть. Возбужденно повизгивая, рвал загнутыми иглами когтей живое сочное мясо. И что-то вязко булькало, и не вода это была, не дождь за окнами, а загустевающая кровь стекала на пол, и воздух пропитался ее острым тошнотворным запахом.
