— Это Аут? Хороший выбор.
— Выбор Солнца.
— А что у тебя?
Уот протянул Мудрейшему ладонь. Мятые крылья со стертой пыльцой. Шаман вздрогнул.
— Я видел это уже. Сегодня. Синекожий Гоблин показал ее мне и сказал… сказал…
— Это мой дар Солнцу.
— Хорошо, — Мудрейший справился с собой, и голос его обрел обычную твердость. — Костры ждут. Идите.
Глеб передал свое — трофейное! — копье Уоту, осторожно снял с плеча тело Аута, положил на траву. Тотчас рядом появились гоблины, знакомые и не очень, сгрудились кругом, забормотали что-то. Склоняясь к трупу, касались его ладонями, гладили. Стали понемногу оттеснять человека…
— Они просят защиты, — сказал шаман, заметив нерешительность Двуживущего. — Теперь Аут намного могущественней, чем я. Странно, правда? Мертвый стал могущественней живого… Торопись, Солнце скоро уйдет…
Глеб, не обращая внимания на тянущиеся отовсюду руки, поднял труп и шагнул в толпу гоблинов. Перед ним расступились.
Бушующее пламя жертвенного костра опалило лицо, от жара затрещали волосы. Но Глеб сделал еще шаг, и еще: ближе, и ближе — уже почти в упор, уже задыхаясь, превозмогая нестерпимое пекло. Он знал, что все гоблины сейчас следят за ним. И он хотел им доказать, что… Что?.. Что человек может приблизиться к пламени, не отворачивая лица? Не боясь вспыхнуть живым факелом?
Глеб швырнул легкое, будто бы высохшее тело Аута в огонь. Кинул точно в пылающее жерло сложенного из бревен сруба. И торопливо отошел прочь, в прохладу и свежесть опускающегося на лес вечера.
Взметнулись в небо искры, словно рой потревоженных насекомых. Запахло горелым мясом. И через минуту потек вверх плотный черный дым.
До смерти уставший Глеб, не оглядываясь, уходил. Он спешил к своему шалашу, в свой дом, в свой маленький мирок. Сейчас он хотел только одного. Он хотел одиночества.
Первое убийство в этой жизни. Такое странное, ни на что не похожее. Вроде бы и не убийство вовсе…
Гоблины, задрав головы, смотрели на кроны деревьев, туда, где застревал и мешался с подступающей темнотой дым от жертвенных костров.
— Солнце приняло жертвы! — провозгласил Мудрейший.
Праздник Большой Охоты закончился.
8
Быстро летели дни.
Их нельзя было назвать однообразными, хотя, в большинстве своем, они и походили друг на друга. Но каждый день приносил что-то новое — какое-то знание, открытие, откровение, что-нибудь о привычках гоблинов, какая-то необычная легенда, примета, поговорка. Все в новинку, все в радость. Должно быть, так маленькие дети открывают для себя мир. Каждую свою находку приветствуют ликующим криком, следят за ней широко открытыми глазами — за суетой муравьев на хвойной куче муравейника, за неровным танцем бабочек, за шевелением сердитой пчелы в сердце цветка… Сперва они видят только то, что находится под носом, на расстоянии протянутой руки. То, что можно схватить, сжать в пальцах, не знающих своей силы, сунуть в рот. А затем, познав близкую вселенную, тянутся дальше и замечают тогда и вечно меняющееся небо, и бег ветра по высокой траве равнин, и волшебное мерцание звезд, рассыпанных по ночному бархату. Не видят они лишь одного — обыденности. Это у них еще впереди… Пока же каждый день для них бесконечен, каждое утро — начало новой жизни. А сон — сама смерть. И не потому ли дети отказываются ложиться спать, когда их укладывают заботливые родители — капризничают, плачут? Ведь никто не хочет умирать, покидать жизнь, полную таких ярких картин. Пусть даже на мгновение, на час, на ночь… Это только усталые древние старики, повидавшие все в своей жизни, готовы к уходу, и ждут его, зовут, требуя отдыха в вечной тьме. Только там их ждет еще неизведанное. Только там — за гранью жизни…
Глеб никуда не спешил.
9
— Ты не должен размышлять! — Сердитый Уот размахивал руками. — У тебя же получилось тогда, на Охоте! Так зачем ты сейчас пытаешься думать?
— Я не думаю, — возразил Глеб, утирая пот со лба тыльной стороной ладони — жест усталого крестьянина, только что закончившего пахоту.
— Думаешь! Не спорь!
— Ладно. Пусть так. Но я не могу по-другому.
— Ты должен научиться. В бою твоя голова должна быть пуста.
— Вообще-то, меня всегда учили, что побеждают не силой, а разумом.
— Иметь чистую голову, не значит быть глупым. Неужели ты и этого не понимаешь?
— Не шуми. Все я понимаю, просто не могу… Ну, не знаю я, как этого добиться!
— Если не можешь отключиться полностью, то попробуй думать о чем-то постороннем. Ну, например, о звездах. Давай! Попробуй!
Глеб нехотя принял боевую позицию, выставил перед собой копье. Попытался представить звездное небо. Расслабился. И звездное небо не замедлило явиться. Целые галактики завертелись перед глазами багровыми сгустками, запульсировали. Правый висок пронзила острая боль.
— Ты что, заснул?
Глеб охнул и схватился за ушибленное место. Процедил сквозь стиснутые зубы:
— Пытался разглядеть звезды днем.
— Увидел?
Это уже походило на издевательство, и Глеб взорвался:
— Все! Хватит! Буду драться так, как умею! Хватит мне этих гоблинских штучек!
Он перехватил копье и обрушил на Уота серию молниеносных ударов. Гоблин легко отскочил, парировал неожиданную атаку.
— Вот, уже лучше! Разозлись, разозлись на меня!
Глеб бесхитростно махнул копьем, целя в открывшуюся грудь своего малорослого учителя и понял, что попался на удочку: гоблин уклонился, схватил ладонью древко и рванул на себя. Глеб, потеряв равновесие, упал на одно колено. Уот своим копьем коротко ткнул человека в горло.
— Все! На сегодня хватит.
Глеб захрипел и повалился на теплую землю. Забился в агонии. Уот серьезно следил за его нелепыми телодвижениями.
— Все, хватит. Пойдем домой.
Глеб дернулся еще пару раз и затих, уставившись в небо остекленевшими глазами…
В вылинявшей синеве небосвода сияло нестерпимо яркое солнце. И ни единого облачка.
Вот уже целую неделю стояла изнуряющая жара. Даже короткие ночи не приносили облегчения — земля просто не успевала остыть.
— Лина обещала принести пирог с рыбой. А я хотел угостить тебя.
— Не люблю рыбных пирогов. — Глеб прекратил дурачиться и сел. — Вы никогда не потрошите рыбу.
— Но так же вкусней.
— Даже пробовать не буду.
— Твое дело…
Уот размотал длинную тряпку, освободив наконечник своего копья. Скомкал грязный бинт и убрал на обычное место — спрятал в дупле корявой ольхи. Глеб поступил так же…
Два раза в день — рано утром и вечером, пока еще не стемнело, они приходили на эту полянку, доставали из дупла полосы истрепанной ветоши, тщательно обматывали оружие, пеленали наконечники, делая их безопасными, и начинали тренировку. Глеб уже давно освоил азы гоблинской науки фехтования, все эти стойки, шаги, положения, выпады и отходы, удары и блоки, и теперь Уот натаскивал его в спарринге. Только так, в жестокой реальной схватке, по убеждению гоблина и можно было научиться чему-то стоящему. Глеб с ним не спорил, смиренно принимал побои и после каждого урока находил на своем теле несколько свежих синяков и кровоподтеков…
