Ирландец, устав от монотонного кружения, перешел в стремительное наступление. Видимо, он решил все свои силы вложить в эту отчаянную единственную атаку, он хотел смять сопротивление противника, налететь на него, опрокинуть, раздавить.
Но все вышло не так, как он задумал.
Едва только ирландец кинулся на него с кулаками, Павел шагнул навстречу противнику, присел, пригнулся, прошел в ноги, чуть развернул корпус. Не глядя, одной рукой поймал запястье соперника, другой обхватил бедро. Рванул вверх, взваливая на плечи тяжелое тело спарринг-партнера. Повернулся, распрямился, бросил потерявшего ориентацию соперника под ноги, удерживая его руку. Быстро присел рядом, несильно ударил в ключицу, взял на болевой – безжалостно, жестко, как учил тренер. Ирландец зарычал, задергался, забился. Павел почувствовал, что противник вот-вот вырвется, и еще сильней нажал на пойманную в узел руку противника.
– Держи его! – мелькнула за канатами морда сержанта Хэллера. – Дави! Молодец, парень! Дожимай!
Павел жал.
Стонущий от боли ирландец не собирался сдаваться. Он был упрям.
Павел мог бы вывихнуть ему плечо, а, быть может, и вовсе сломать руку. Надо только нажать чуть сильней. И сустав не выдержит, вывернется, лопнут связки. Но так нельзя. Неправильно это…
– Дожимай! – требовал сержант Хэллер.
– Пи-са-тель! – скандировали трибуны. Больше всех старалась, конечно же, первая рота. Павлу казалось, что он слышит отдельные голоса: голоса Зверя, Рыжего, Цеце, голос лейтенанта Уотерхилла. Он поднял голову, осмотрелся.
Кругом лица. Глаза. Рты.
Свет прожекторов.
Блещущие зубы. Женские губы – яркие, накрашенные, искривленные гримасой то ли брезгливости, то ли извращенного удовольствия.
– Я победил! – закричал Павел, из последних сил борясь с пойманной конечностью противника. Влажная кожа выскальзывала из пальцев. Ирландец, ослепнув от боли, все еще сопротивлялся. – Я победил! – Павел знал, что он победил. Это было в правилах.
Но здесь, на этом восьмиугольном ринге правила были другие – намного проще. Противник либо не мог продолжать бой, либо сдавался – только тогда он считался проигравшим.
Ирландец сдаваться не хотел. Он и в безвыходном положении продолжал биться.
– Я победил! – Павел тряхнул головой. Пот ел глаза. В висках стучала кровь. Руки гудели от напряжения. – Я победил!
– Дожимай! – прыгал вокруг ринга сержант Хэллер.
– Дожимай! – вопили на трибунах Цеце и Рыжий.
– Дожимай! – требовал лейтенант.
Что-то хрустнуло. Кто-то взвыл возле самого уха.
Конечности расплелись.
Ирландец наконец-то вырвался, вывернулся. Отполз, попытался встать на ноги, но смог лишь подняться на колени.
Сломанная рука висела словно переваренная макаронина.
– Он победил! – рявкнул сержант Хэллер.
– Победил! – откликнулись трибуны.
– Я победил, – сквозь сцепленные зубы повторил за ними Павел.
«Стань псом» – вспомнились слова лейтенанта.
«Стань разъяренным псом, и победа будет твоя».
– Перед нами победитель! – выскочивший на ринг коротышка схватился за микрофон. – Рядовой Голованов! Блистательно!
Побелевший лицом ирландец, похоже, ничего не понимал. В глазах его была боль, он стонал, здоровой рукой придерживая руку сломанную. И раскачивался. Раскачивался, стоя на коленях. Раскачивался, словно раскланивался.
Павел нашел глазами своего главного противника. Рядовой Некко, раздувая ноздри и презрительно кривя рот, смотрел на побежденного ирландца. Потом он перевел тяжелый взгляд на победителя. И Павел вздрогнул, увидев эти глаза.
Рядовой Некко был словно бешеный пес.
Рядовой Некко собирался убить Павла.
5
После был перерыв, и ринг заняли цирковые жонглеры. Стройные, условно одетые девушки прошлись по рядам зрителей, одаривая дешевым пивом в пластиковых бутылках, чипсами и улыбками.
Ирландца со сломанной рукой унесли на носилках в медицинский модуль – первый раненый поступил в распоряжение только что прибывших врачей.
А Павел ушел в раздевалку. Сержант Хэллер следовал за ним, покачивая головой и приговаривая:
– Не ожидал! Никак не ожидал! Даже не предполагал!..
В раздевалке было пусто и тихо. Только молчаливый Курт, сгорбившись, сидел на своем месте возле шкафчиков. Павел присел рядом, опустил руки, расслабил их, чувствуя, как дрожат пальцы, как толчками бежит по набухшим венам кровь.
Сержант Хэллер присел на корточки перед солдатами.
– Шесть очков! Парни, вы только что заработали шесть очков для нашей роты! Просто отлично! – Он был восхищен. Он был просто влюблен в них. – Я переговорю с лейтенантом, он оформит вам увольнительные. Пойдете в город, отдохнете. Может быть найдете девчонок… Ну что молчите? Вы меня слышите?
– Да, сэр, – отозвался Павел.
Курт повел плечом.
– Что это с вами? – забеспокоился сержант. – Бои еще не закончились. Вам надо будет идти на ринг.
– Мы выйдем, – ответил Павел. – Устали немного. Отдохнем и выйдем. Да, Курт?
– Я не устал, – поднял голову немец. – Но драться больше я не хочу.
– Почему? – сержант нахмурился.
– Я чувствую, там что-то случится. Что-то нехорошее. Не хочу туда идти.
– Ты что это вбил себе в голову? – сержантская любовь бесследно улетучилась, и голос его зазвучал привычно и знакомо. – Ты должен выйти на ринг. Если хочешь, сразу же ляг там, как проститутка! Но выйти ты должен! Слышишь, доннерветтер чертов?!
– Не хочу, – Курт снова уставился себе под ноги.
– Посмотри на меня! – все повышал голос сержант. – Ты что, хочешь всю роту подставить? Дураками нас выставить?!
– Там будет кровь, – отрешенно и обыденно констатировал Курт. – Будет много крови. И кто-то умрет. Я не хочу туда.
– Ты это о чем? – Павел почувствовал, как в душе рождается нечто, похожее на страх. Вспомнились ненавидящие глаза Некко – глаза пса, затаившего злобу.
– Я чувствую… – Курт отвечал нехотя, словно сожалея о том, что уже было произнесено: – Я не знаю, как… Не знаю, кто… Но я предчувствую… И я туда не пойду… я не пойду, но победа будет моя…
Сержант, похоже, несколько растерялся. Поразмыслив, почесав затылок, пожевав губу, он махнул рукой:
– Ну и черт с тобой, прорицатель! Счастье твое, что не из моего ты взвода! Но я обо всем доложу твоему непосредственному начальнику!
– Как будет угодно… – Курт помолчал. Добавил, словно кашлянул: – Сэр…
