Барак был залит электрическим светом. Снова работал оживший телевизор, орал во всю мощь что-то о цветущем здоровье и растущем благосостоянии. Переговаривались сонные голоса, глухие и бесцветные, словно зевки. Поскрипывали кровати, похрустывали суставы – штрафники поднимались с постелей, спрыгивали на пол, потягивались, разминались.
Павел приподнялся и сразу же увидел валяющуюся на полу подушку. Он наклонился к ней и только тут вспомнил об остром жале, выточенном из гвоздя. В руках его не было.
Потерял?!
Павел рывком откинул одеяло и облегченно вздохнул: острый металлический стержень лежал на измятой постели. Здесь же был и каменный обмылок.
– Доброе утро! – спрыгнул со своей койки Гнутый. Напротив болтались ноги Шайтана, кривые и волосатые. Грек Ксенакис, пыхтя, отжимался в проходе.
– Привет… – Павел накрыл рукой свой новый талисман, который он уже прозвал Жалом.
– Слушай, Писатель, – зевнул Рыжий. – Ты чего всю ночь сегодня ворочался? Не спалось?
– Угу… – Павел сунул руку под матрац и похолодел. Там, где вчера лежали его дневник, письмо и счастливая монетка, сегодня было пусто. Он вскочил, откинул постель, потянул на себя матрац, стаскивая его с койки.
– Ты чего это? – спросил Рыжий.
Павел не ответил. Не обращая внимания на окруживших его товарищей, он лихорадочно рылся в груде сваленного на пол тряпья, перетрясал скомканное одеяло, снова и снова заглядывал под нары.
Хотя бы письмо отыскать! И монетку! Черт с ним, с дневником!
– Что-то потерял? – с издевкой спросил ненавистный голос, и Павел, вздрогнув, остановился. Медленно повернулся, поднял глаза.
Рядом с его друзьями стоял ухмыляющийся Клоп.
– Ты?! – Павел все понял. Он сжал кулаки, выпрямился. – Ты?! – Он надвигался на малорослого Клопа, и тот попятился. – Верни, ты! Слышишь! – Павел не замечал, что кричит по-русски. – Отдай немедленно, гад! Сейчас же, ты, сволочь!..
Ничего не понимающие друзья расступились, пропуская орущего на весь барак Павла. Клоп все скалил зубы и отступал.
Увлекал за собой. Заманивал.
А потом он жестом фокусника выхватил откуда-то исписанный узнаваемым почерком лист бумаги, разорвал его на мелкие клочки и бросил их Павлу в лицо, словно праздничное конфетти:
– Это ты ищешь? Это?
И Павел сорвался. Он зарычал и бросился на Клопа, не видя ничего кроме его ненавистной ухмыляющейся хари, желая только одного: со всей силы врезать кулаком по кривящимся губам – а потом еще раз, и еще, с придыхом, с хаканьем! Превратить их в кровавое вспухшее месиво, расквасить нос, выбить зубы, сломать челюсть.
Раздавить, размазать, растоптать.
Убить…
Но Клоп был на своей территории. Он отпрыгнул в сторону. Что-то мелькнуло сбоку. Какая-то тень стремительно поднялась впереди.
– Не трогай Клопа, дохлый!
Павел не успел среагировать. Страшный удар опрокинул его, отбросил назад, на острый угол железной койки.
Уже теряя сознание, Павел изо всех сил сжал в кулаке выточенное из гвоздя жало – единственную вещь, что у него осталась.
3
Казалось, что странные голоса, густые, тягучие, доносятся из загробного мира:
– Эй, Писатель, ты меня слышишь? Давай, открой глаза!
– Дышит… Черт, у него же башка пробита!
– Кость цела, не трогай. Просто скальп немного сполз. Заживет.
– Эй, Писатель…
«Писатель – это я», – пришла в гудящую голову ясная мысль. И только после этого Павел вспомнил свое настоящее имя. Вспомнил все, что произошло… когда?.. секунду назад? минуту? час?..
Он попытался открыть глаза, застонал, шевельнул рукой. Голова отозвалась болью на его движение.
– Кажется, приходит в себя.
– Воды дайте сюда!
– Черт, да у него же вся подушка в крови!
– Ладно, что не в дерьме…
Голоса теперь звучали нормально.
Голоса товарищей.
Павел сумел открыть один глаз. Левый.
Увидел лицо Гнутого.
– Ну как ты? – спросил друг.
Что-то в его лице было неправильно.
Опухший нос, заплывший глаз.
– Что случилось? – беззвучно шевельнул губами Павел.
– Что? – не расслышал Гнутый.
В поле зрения появилось еще одно лицо. Совсем незнакомое… Хотя… Что-то в нем было…
– Рыжий? – попытался угадать Павел.
– Узнал, – облегченно вздохнул Гнутый. – А я уж боялся, что у тебя в мозгу все перемешалось.
– Что произошло? – Павел открыл второй глаз и увидел потолок. За окнами был день.
Еще. Или уже.
– Сам-то как? – спросил Рыжий.
Павел осторожно пошевелил руками, подвигал головой. Сказал неуверенно:
– Вроде бы, нормально…
Во рту был вкус крови. Затылок ломило. В висках пульсировала боль.
– Самое главное, жив, – сказал Гнутый.
– Что с вами случилось? – Павел приподнялся. Товарищи поддержали его, помогли сесть на койке.
Они были здесь в полном составе: Гнутый, Рыжий, Маркс, Шайтан, Грек. Похоже, им всем досталось – кому-то больше, кому-то меньше. У Марса была ободрана скула. Шайтан ощупывал припухшую челюсть. На лбу Грека красовалась багровая шишка.
– Небольшая короткая потасовка, – сказал Рыжий. – Пятеро «дохлых» против «уголовной» половины барака.
– Кажется, я пропустил самое интересное, – попытался улыбнуться Павел. Вместо улыбки получилась гримаса боли.
– Ты как раз отдыхал на чужой койке. Клоп собирался тебя попинать, но тут вступились мы.
– Спасибо, – сказал Павел.
– Не стоит благодарности, – сказал Гнутый.
– Я тут кое-что нашел у тебя в руке, – негромко сказал Шайтан. Он огляделся, нет ли поблизости кого-то из чужих, придвинулся ближе, разжал кулак. На ладони его блеснул металл.
– Опасно держать такие вещи при себе, – сказал Рыжий.
– Да, – согласился Павел и своей ладонью накрыл ладонь Шайтана. – Она у меня недавно. – Он поднял руку. Заточки под ней не оказалось.
– Как ты это сделал? – спросил, вытянув шею, удивленный Грек.
– Фокус, – сказал ему Павел.
Шайтан и Гнутый переглянулись, улыбнулись сдержано.
– Что у тебя украл Клоп? – спросил Рыжий.
– Все мои бумаги, – Павел помрачнел. Он решил не упоминать о письме из дома, иначе пришлось бы объяснять, как оно к нему попало. – И монетка.
