— Какой еще сосед?
— Ты спрашивала: неужели папа все еще думает, что убил тот сосед? Кого ты имела в виду?
— Вуаля! — Бабушка Линн держала перед собой темно-синее бархатное мини-платье, которого моя сестра никогда не видела. Его дала мне поносить Кларисса.
— Слишком короткое, — усомнилась Линдси.
— Не верю своим глазам, — тараторила бабушка Линн. — Раз в кои веки твоя мать купила дочке стильную вещь!
Снизу раздался папин голос: до выхода оставалось десять минут.
Бабушка Линн заметалась. Она помогла Линдси натянуть через голову синее платье, сбегала к ней в комнату за туфлями и уже внизу, при ярком верхнем свете, подправила тушь и подводку. Напоследок она достала компактную пудру и легонько провела ватным шариком снизу вверх по щекам Линдси. И только, когда мама стала возмущаться коротким платьем Линдси, подозрительно глядя на бабушку, мы с сестрой заметили, что на бабушкином лице нет и следа косметики. Бакли втиснулся между ними на заднее сиденье и, когда машина уже подъезжала к церкви, поинтересовался, что такое делает бабушка Линн.
— Если не успеваешь подрумяниться, нужно хоть как-то оживить цвет лица, — объяснила она, и Бакли, как обезьянка, начал щипать себя за щеки.
Сэмюел Хеклер стоял у каменных столбиков, обрамлявших подход к церкви. Он был весь в черном; рядом стоял его брат, Хэл, в потрепанной кожаной куртке, которую давал Сэмюелу надеть на Рождество.
Брат был негативной копией Сэмюела. Загорелый, с обветренным лицом, задубевшим от гонок на мотоцикле по окрестным дорогам. Завидев нашу семью, Хэл поспешил отойти в сторону.
— Не иначе как вы — Сэмюел, — обратилась к нему бабушка Линн. — А я — пресловутая бабушка.
— Не задерживайтесь, — сказал папа. — Рад видеть тебя, Сэмюел.
Линдси и Сэмюел пошли впереди; бабушка, чуть подотстав, зашагала рядом с мамой. Единым фронтом.
Детектив Фэнермен, облачившийся в костюм из жесткой ткани, стоял у входа. Он кивнул моим родным и, как мне показалось, задержал взгляд на маме.
— Присоединитесь к нам? — спросил папа.
— Благодарю вас, — ответил Лен, — но мне лучше находиться поодаль.
— Понимаю.
В дверях уже было не протолкнуться. Я бы все отдала, чтобы змейкой залезть папе на спину, обвить его шею, зашептать на ухо. Но я и так уже была с ним, во всех его порах и морщинках.
Проснувшись с похмелья, он повернулся на бок и стал наблюдать за мамой, которая дышала неглубоко и часто. Обожаемая жена, его чудо-девочка. Ему хотелось протянуть руку, осторожно убрать с ее лица пряди волос, поцеловать, но она спала, а значит, отдыхала. Со времени моей смерти он вступал в каждый новый день, как на минное поле. Но, положа руку на сердце, день моей панихиды обещал быть не самым худшим. По крайней мере, все по-честному. По крайней мере, каждый шаг будет определяться их общим горем — моим исчезновением. Сегодня можно не притворяться, будто дома все нормально — что значит «нормально»? Сегодня ни ему, ни Абигайль не нужно прятать скорбь. Но он уже знал, что с момента ее пробуждения и до поздней ночи будет отводить глаза, потому что не сможет увидеть в ней ту женщину, которую знал до того, как пришла весть о моей гибели. По прошествии двух месяцев это событие уже стало отходить на задний план — для всех, но не для нашей семьи. И не для Рут.
Рут пришла со своим отцом. Они стояли в углу, возле накрытого стеклянным колпаком потира, который во времена Гражданской войны, когда в церкви устроили госпиталь, успел послужить медицине. Мистер и миссис Дьюитт вели с ними вежливую беседу. В домашнем кабинете у миссис Дьюитт лежало стихотворение Рут. В понедельник она собиралась показать его психологу. Стихотворение было обо мне.
— Моя жена вроде бы поддерживает директора Кейдена, — говорил отец Рут. — Что, мол, панихида ребят успокоит.
— А вы не согласны? — спросил мистер Дьюитт.
— Я так скажу: нечего бередить раны, и семью лучше оставить в покое. Да вот Рути захотела проститься.
Рут наблюдала, как мои родители кивают знакомым, и ужасалась вызывающей внешности Линдси. Рут вообще не любила тех, кто красился. Считала, что прибегать к косметике для женщины унизительно. Сэмюел Хеклер держал Линдси за руку. Рут вспомнила термин из феминистской литературы: подчинение. Но тут я заметила, что ее вниманием завладел Хэл Хеклер, который, затягиваясь сигаретой, стоял снаружи под окном, возле самых старых могил.
— Рути, — окликнул ее отец, — что там такое?
Она спохватилась и подняла глаза на отца:
— Где?
— Ты смотрела в никуда, — сказал он.
— Кладбище красивое.
— Ах, доченька, ангел ты мой, — проговорил ее отец. — Давай-ка займем места получше, пока еще есть возможность.
Кларисса тоже была в церкви, рядом с оробевшим Брайаном Нельсоном, который по такому случаю вырядился в отцовский костюм. Она направилась к моим родным, и, завидев это, директор Кейден и мистер Ботт посторонились, чтобы уступить ей дорогу.
Сначала она поздоровалась за руку с моим папой.
— Здравствуй, Кларисса, — сказал он. — Как поживаешь?
— Нормально, — ответила она. — А вы как?
— Мы — тоже неплохо, Кларисса, — прозвучало в ответ. («Непонятно, к чему такая ложь», — подумала я). — Если хочешь, садись с нами.
— Вообще-то… — Кларисса потупилась, — я с другом пришла.
Моя мама стряхнула оцепенение и пристально посмотрела ей в лицо. Кларисса была жива, а я умерла. Поежившись под этим сверлящим взглядом, Кларисса решила убраться от греха подальше. И тут она увидела синее платье.
— Эй! — воскликнула она, бросившись к моей сестре.
— Что такое, Кларисса? — вырвалось у мамы.
— Так, ничего, — ответила она и мысленно распрощалась со своим платьем — не требовать же его назад.
— Абигайль? — встревожился папа, почуяв недоброе в ее голосе. Что-то было не так.
Бабушка Линн, стоявшая за маминой спиной, подмигнула Клариссе.
— Я хотела сказать: Линдси классно выглядит, — извернулась Кларисса.
Моя сестра вспыхнула.
Собравшиеся зашевелились и начали расступаться. К моим родителям направлялся преподобный Стрик, в полном облачении.
Кларисса растворилась в толпе. Когда она нашла Брайана Нельсона, они вместе отправились бродить среди могил.
Рэй Сингх не пришел. Он простился со мной по-своему: посмотрел на сделанную в ателье фотографию, которую я подарила ему той осенью.
Глядя в глаза моему изображению, он смотрел насквозь и видел плюшевый занавес с разводами, на фоне которого снимали всех ребят под горячими лучами софита. Что значит «умерла», размышлял Рэй. Пропала, застыла, исчезла. Он знал, что на фотографиях все выглядят не так. Он знал, что сам всегда выходит каким-то безумным, испуганным. Глядя на мою фотографию, он окончательно убедился: это — не я. Я витала в воздухе, плыла в утреннем холоде, который он теперь делил с Рут, растворялась в одинокой тишине между его занятиями. Со мной он хотел целоваться. Хотел выпустить меня на свободу. Он не сжег и не выбросил мой портрет, но и разглядывать его больше не хотел. Под моим взглядом он вложил эту фотографию в толстенный том индийской поэзии, между странницами которого они с матерью засушивали нежные цветы, со временем рассыпавшиеся в прах. На панихиде обо мне говорили много хорошего. Преподобный Стрик. Директор Кейден. Миссис Дьюитт. А мои родители сидели молча. Сэмюел по-прежнему сжимал руку Линдси, но она словно не замечала. У нее лишь подрагивали веки. Бакли, одетый в костюмчик Нейта, купленный по случаю чьего-то венчания, все время ерзал и не спускал глаз с папы. Но кто в этот день совершил самый значительный поступок, так это бабушка Линн.
