Его любимым чтением были комиксы: «Мстители» и «Люди Икс». Он воображал себя Росомахой-Вулверайном, у которого скелет из прочнейшего металла во всей Вселенной, а любая рана к утру заживает. Ни с того ни с сего, правда, очень редко, он задумывался обо мне, вспоминал мой голос, ждал, что я выбегу во двор и забарабаню по крыше крепости, чтобы меня впустили. Иногда ему хотелось, чтобы Линдси с Сэмюелом почаще бывали у нас дома, чтобы папа играл с ним, как раньше. Просто играл бы, не пряча за улыбкой свою тревогу, вечную тревогу, которая теперь незримо висела в воздухе, как электрическое поле. Единственное, чего никогда не позволял себе мой брат, — это скучать по маме. Он забивался в тоннели небылиц, где слабые обретают звериную силу, берут в руки волшебный молот, прожигают взглядом сталь, поднимаются на крышу небоскреба по отвесной стене. Если его разозлить, он превращался в Громилу Халка, а все остальное время был Человеком-Пауком. Когда наваливалась тяжесть, он проявлял недетское мужество и так взрослел. А сердце то смягчалось, то каменело. Сердце — камень, сердце — камень. Глядя с небес на брата, я вспоминала, как говорила бабушка Линн, когда мы с сестрой закатывали глаза или корчили рожи у нее за спиной: «Такими и останетесь».
Второклассником Бакли как-то принес из школы свое сочинение: «Жил-был мальчик, звали его Билли. Он хотел все знать. Увидел он яму и решил туда залезть, а обратно не вылез. Конец».
Папа был слишком поглощен своими мыслями, чтобы заметить неладное. В подражание маме, он скотчем прикрепил этот листок к дверце холодильника, где когда-то, давным-давно, висел намалеванный Бакли рисунок Межграничья. Впрочем, мой брат и сам понял, что рассказ получился так себе, потому что учительница бубнила про него что-то непонятное, как по книжке. Когда бабушка отвернулась, он сорвал листок с холодильника и отнес в мою бывшую комнату, а там сложил в несколько раз и подполз к пустующему тайнику в недрах моей кровати.
В один из душных осенних дней осени семьдесят шестого Лен Фэнермен зашел в хранилище вещдоков и открыл высокий сейф. Там лежали изъятые из подвала мистера Гарви кости животных, а также заключение лаборатории о наличии следов негашеной извести. Лен сам вел расследование, его бригада обыскала весь дом и участок, но больше там ничего не нашли — ни костей, ни трупов. Кровавое пятно на полу в гараже так и осталось моим единственным прощальным посланием. Неделю за неделей, месяц за месяцем Лен Фэнермен ломал голову над ксерокопией наброска, который в свое время выкрала Линдси. Он еще раз привел своих помощников на поле и заставил без продыху перелопачивать землю. В конце концов на другом краю была обнаружена старая бутылка из-под кока-колы. Так появилось недостающее звено: отпечатки пальцев, совпадающие с теми, что сняли в доме мистера Гарви, а также другие отпечатки, идентичные запечатленным в моем свидетельстве о рождении. Теперь сомнений не оставалось: Джек Сэлмон с самого начала был прав.
Однако розыски подозреваемого ничего не дали: Джордж Гарви как в воду канул. Его имя нигде не числилось. Официально такого человека не существовало.
После него остались только макеты различных строений. Лен вызвал агента, который скупал эту продукцию и за приличный процент поставлял в специализированные магазины или отвозил богатым клиентам, пожелавшим иметь копию собственного особняка, безрезультатно. Тогда он разыскал изготовителей миниатюрной мебели, крошечных застекленных окон и дверей с бронзовыми ручками и шпингалетами, а потом связался даже с поставщиком микроскопических зеленых насаждений, сделанных из воздушной ткани. Безрезультатно.
Сейчас Лен в задумчивости сидел за голым конторским столом в подвале полицейского участка и разглядывал вещдоки. Зачем-то перебрал пачку ненужных листовок, которые распечатал мой отец. Мое лицо было знакомо Лену до мельчайших деталей, но он снова и снова всматривался в каждый штрих. У него зрело убеждение, что в этом деле определенно возникнут подвижки благодаря новому размаху строительства. Когда по всей округе роют котлованы и перекапывают землю, можно ожидать появления дополнительных улик, которые и дадут искомый ответ.
На дне коробки лежал пакет, а в нем — шапка с бубенчиками. Когда он показал это моей маме, она упала без чувств. Лен до сих пор не мог для себя определить, в какой момент к нему пришла любовь. Я-то знала: это произошло у нас дома, пока мама рисовала нелепые фигурки на грубой бумаге, а Бакли с Нейтом спали валетиком на диване. Мне даже стало жаль детектива Фэнермена. Взялся расследовать мое убийство — облом. Влюбился в мою маму — и тут облом.
Рассматривая похищенный Линдси набросок с видом кукурузного поля, Лен вынужден был признать: из-за своей халатности он упустил насильника и убийцу. Теперь его мучила совесть. Конечно, этого никто не знал, но если бы Лен тогда не помчался в торговый центр по звонку моей мамы, Джордж Гарви не гулял бы сейчас на свободе.
Вытащив из заднего кармана бумажник, он разложил перед собой фотографии жертв нераскрытых преступлений. В том числе и фото своей жены. Он перевернул все снимки лицом вниз и поочередно надписал на каждом: «Сведений нет». Больше не было надежды со временем выяснить, кто, как и почему. Не было надежды разобраться в причинах самоубийства жены. Не было надежды узнать судьбу этих детей и подростков. Он сложил все фотографии в коробку, относящуюся к моему делу, и выключил свет в пустом, холодном помещении.
Просто он кое-чего не знал.
Десятого сентября тысяча девятьсот семьдесят шестого года некий житель Коннектикута поехал на охоту. Выходя из лесу, он увидел под ногами какую-то блестящую штуковину. Брелок от моего браслетика — эмблему Пенсильвании, замковый камень. А вслед за тем определил, что поблизости хозяйничал медведь. И что оказалось: зверь вывернул из земли то, что осталось от детской ступни.
Моя мама продержалась в Нью-Гемпшире всего одну зиму, а потом решила отправиться на машине в Калифорнию. Эту идею она вынашивала давным-давно. Один из ее нью-гемпширских приятелей рассказал, что в окрестностях Сан-Франциско всегда можно устроиться на какую-нибудь винодельню. Люди требуются постоянно, работа подвижная, в душу никто не лезет. Эти три довода ее убедили.
Тот же приятель всячески старался уложить ее в постель, но обломился. К тому времени мама поняла, что это ни к чему не приведет. После того свидания с Леном, когда они укрылись в недрах торгового центра, ей стало ясно, что у таких отношений нет будущего. Она даже толком ничего не почувствовала.
Сборы были недолгими. Из каждого города, где мама делала остановку, она посылала открытки моим брату с сестрой. «Привет. Я в Дейтоне. Символ штата Огайо — птица-кардинал». «Вчера на закате добралась до берегов Миссисипи. Река необъятная».
В Аризоне, впервые в жизни проехав целых восемь штатов, она заплатила за ночлег и принесла к себе в номер ведерко льда из гостиничного автомата. На следующий день ее ждала Калифорния, и в преддверии этого события была куплена бутылка шампанского. Мама вспоминала байки своего нью-гемпширского приятеля: тот целый год отскребал от плесени гигантские бродильные чаны. Лежа на спине, соскабливал ножичком слой за слоем. Цветом и консистенцией плесень напоминала говяжью печенку. Сколько потом ни отмывайся под душем, винные мушки будут виться вокруг тебя тучами.
