— Ладно. Думаю, разумнее всего будет начать с того, кто что видел, — призвав собравшихся к тишине, приступил к разбору дела начальник базы Лев Николаевич Дубков — дородный мужчина лет шестидесяти с брыластыми, плохо выбритыми щеками. — Макмиллан, начнем с тебя.
— Тут и говорить-то не о чем, — буркнул оперевшийся на пустую топливную бочку рослый бородатый американец со сдвинутой на затылок выцветшей ковбойской шляпой. — Я, как всегда после отбоя, ветряки обходил, а это в другой стороне от загона. Ты лучше вон у Бака спроси. Он ведь там по соседству копается.
— А чего сразу я? — замялся под пристальными взглядами окружающих небритый толстяк Бак, на животе которого из последних сил держались пуговицы просаленной клетчатой рубашки. — Ну да, у шестого генератора муфта полетела, я подумал, надо заменить, чего тянуть-то…
— И? — нахмурился Лев Николаевич.
— Закопался до ночи. Потом слышу, у пингвинов в загоне неспокойно, — Бак с неохотой давил из себя слова — вынужденное признание явно давалось ему с трудом. — Вот и пошел посмотреть, чего да как.
— И? — нетерпеливо подталкивал свидетеля Дубков. — Что ты увидел?
— Я подошел к загону, смотрю, дверь приоткрыта. Думал, от ветра распахнулась, вот птицы и загомонили, — продолжал загнанный в угол механик. — Потом гляжу — а замок-то в сугробе лежит.
— Ну да, загон всегда на ночь закрывается! — выкрикнул кто-то из толпы.
— Мы же сколько раз голосовали, чтобы охрану выставить, — поддержали со стола у стены.
— Нечего лишним рукам без дела простаивать! — отрезал сидящий рядом со Львом Николаевичем сухонький старичок. — В котором часу это было?
— В районе половины первого, точно не помню, — прикинул Бак.
— Что было дальше?
— Я зашел внутрь, ясно же — залез кто. У меня с собой разводной ключ был, думал, шугану, если что.
— Продолжай.
— Пошел в темноте вперед. Потом гляжу, в ближайшем загоне возится кто-то. Ближе подошел, вижу, мужик какой-то птицу пожирнее скрутил, одной рукой ей клюв зажал, чтоб не кричала, а в другой нож. Пилит птице шею.
— И кто это был?
— Я сначала хотел Рэнди позвать, — не торопился с ответом Бак и, облизнув губы, кивнул в сторону пожевывающего тоненькую палочку Макмиллана. — Мало ли, может, это кто из австралийцев чокнутых залез? Тогда общую тревогу объявлять бы пришлось…
— Купер, не тяни! — поторопил Лев Николаевич. — Тебя пригласили для дачи свидетельских показаний, а не колыбельную петь. Народ уже засыпает.
— В общем, спрятался я за подпорку и стал ждать, когда он решит свалить. Ну, мужик птицу укокошил, в мешок засунул и к выходу, — встретившись испуганным взглядом с ледяными, немигающими глазами Крюгера, Бак стал быстро закругляться. — А как уже он в дверях под прожектор попал, гляжу — Ханс это!
— Почему сразу не рассказал? — наперебой строго поинтересовался глава Совета. — Ты стал свидетелем тяжкого преступления и смолчал! А если б остатки костей в загоне у собак сегодня днем не нашли, что тогда — безнаказанное преступление?! Все бы птиц резать стали? И дальше что? Через пару месяцев передохли бы от голода! Мы все тут еще дергаемся только благодаря строгой дисциплине!
Присутствующие на собрании нестройно загудели в ответ.
— Я сначала глазам не поверил, — уставился в пол Бак. — А потом… Мы с Хансом вроде как приятелями были: он, нет-нет, да и ссыплет лишнюю пригоршню пшена пожевать. У меня брат больной, сами знаете. Пайки не хватает…
— Жрать надо меньше! Тебя самого хоть сейчас на разделочный стол подавай! — поддел кто-то из присутствующих.
— Почему ты так смело об этом говоришь? — спросил у Бака Лев Николаевич.
— А вы меня не подлавливайте, я кодекс знаю! — вскинул голову механик. — На зерно закон о птице не распространяется. Я и так остаток ночи с пингвинами просидел, когда Крюгер снова замок закрыл.
— Ладно, достаточно. Садись.
— Ханс, ты извини, — толстяк виноватыми поросячьими глазками посмотрел на подсудимого. — Они ведь все равно бы узнали. Нас тут по пальцам пересчитать можно…
Губы Крюгера под острым орлиным носом вытянулись в нитку.
— Подсудимый! Есть, что сказать?
— Ваши ежедневные пайки — это плевок, а не еда! — ответил тот. — У меня жена каждый день на плантациях за двоих вкалывает. Я неоднократно подавал бумагу об увеличении порции. Я занимаюсь важной научной работой и заслуживаю…
— Что еще ты можешь сказать в свое оправдание? — перебил его Дубков.
— Не считаю нужным оправдываться перед идиотами, — вздернул нос немец.
— Осторожней в выражениях, — сурово напомнил Дубков. — Ты перед судом.
— Я не признаю ваше смешное судилище, мне кажутся абсурдными ваши порядки, и я не вижу смысла в жесткой экономии, которая нам тут навязывается!
— Эй, умник, может, расскажешь, что делать? — выкрикнул кто-то из зала.
— Пингвины каждый год мигрируют с мыса Горн, можно заготовить мяса, сколько хотите.
— Прекрасное предложение! Сколько угодно фонящего мяса! — Дубков обвел раздраженным взглядом собравшихся. — Мало того, что ты бредишь сам, ты еще и заражаешь своим безумием остальных! Послушай, Крюгер… Сначала ты пытался пробраться в Совет через наши головы. Потом устроил заговор против австралийцев, после чего нас тут чуть не выжгли к чертям… Теперь это…
— Ничего, это был последний раз, — вставил со своего места Макмиллан, невозмутимо отразив полный ненависти взгляд Крюгера.
— Так и есть, — хмуро кивнул глава Совета. — Ханс Крюгер, за преднамеренное убийство птицы и нарушение связанного с этим пункта Кодекса, а также за ряд прочих проступков, вы приговариваетесь к пожизненному изгнанию из Объединенной Коалиции без права возвращения. Приговор вступает в силу немедленно. Принимая во внимание ваши прошлые заслуги перед Коалицией, разрешается выдача десяти стрел вместо обычных пяти.
— Вы все равно не сможете без биолога, — скривился Крюгер и снова посмотрел на американца. — Кто будет следить за посевами? А баланс удобрений? Кто этим всем станет заниматься? Ты, что ли?
— У русских и голландцев тоже есть биологи, — пожал плечами Макмиллан. — Чем они хуже тебя?
— Я знаю, почему ты хочешь меня выдавить, — не сдавался Крюгер. — Чтобы снова ее заполучить, да?
С этими словами, он ткнул пальцем в сидящую на первом ряду побледневшую женщину.
— Никак не перебесишься, что она тогда меня выбрала?
— Никогда мне твоя снобская морда не нравилась, — продолжая машинально мять зубами палочку, отрезал американец. — Нос уже так высоко задрал, что скоро до облаков достанешь.
— Ну ты хохмач, Алабама, — презрительно выплюнул немец.
— Я из Техаса, — отозвался Макмиллан. — Уведите его, он провоцирует суд!
