Кресты.
— Только не плачь на морозе, а то глаза потом болеть будут, — понимая, что слова его не к месту, все-таки виновато сказал стоявший за спиной девушки Дубков.
Вот и свиделись, наконец.
«Степановы Александр Иванович (1976–2022), Людмила Васильевна (1980–2022)».
Мама и папа.
Нашла.
Лера с трудом подавила подкативший к горлу ком.
— В том году миграция пингвинов с мыса Горн особенно жесткой была. Твари все перли, и конца им не было видно. Много народу полегло. До сих пор по ночам снится, как людей на части рвут.
Рассеянно слушая Дубкова, Лера опустилась на колени и, стянув перчатку, зачерпнула колючей массы с земли под крестом.
— И вот, когда почти отбились, напоследок самая жесткая волна пошла. Твоя мать поскользнулась, и ее к воде понесло. Отец побежал, успел за руки схватить, а ее с той стороны уже две твари прихватили. Ровненько разошлась, как будто Люсю ножничками на две половинки разрезали. Пока Сашку под воду тащили, он ее все держал да в глаза застывшие смотрел, и ни единого слова, ни крика — ничего. Так и сгинули вдвоем.
Размяв отозвавшийся обжигающей влагой снежок в озябших пальцах и стряхнув с них снег, Лера медленно поднялась, словно пьяная. Даже несмотря на плотную натовскую куртку, было видно, как она дрожит. Дубков почувствовал укол совести, но тут же одернул себя. Некого больше жалеть. Некого и нечего. Пособоровали планету, да и отпели двадцать лет назад вместе со всеми обитателями. Поздно слезы лить.
— Почему?! Ну, почему-у?!! — чувствуя, как подкашиваются ноги, завыла Лера, метнувшись к спутнику и слабо ударив по его груди кулачком в перчатке. — Я столько перенесла! Все эти годы надеялась, ждала! А они… они… Почему так несправедливо? Почему не дождались, почему так глупо… За что?!. Ради кого?!
Разумеется, она допускала мысль, что родители не спаслись. Но почему они не погибли, сражаясь на войне, которой тут так и не было? Почему так чудовищно, несправедливо и страшно сгинули в утробах бездушных тупых тварей?
Внутри словно что-то разом оборвалось. Словно чья-то жестокая рука окончательно сорвала с ее глаз беззаботные розовые очки, которые все эти годы надежно скрывали от наивной детской души безжалостные правила мира взрослых. В душе, вытесняя прочие чувства, тупым набатом заколотила ярость. Рыдающая Лера стиснула зубы. Сейчас ей до безумия захотелось крушить, убивать, рвать, голыми руками терзать проклятых тварей, отнявших у нее родителей.
— В мире все несправедливо, дочка, — Лев Николаевич осторожно погладил по шапке девушку, вздрагивающую от упрямо рвущихся из груди рыданий.
— Шеф, я освещение включаю! — окликнул его показавшийся из-за угла технического корпуса Макмиллан. — Температура падает, не задерживайтесь!
— Не будем! — откликнулся Дубков, поверх головы прижавшейся к нему Леры глядя на залитый закатным багрянцем снег и крючковатую вытянутую тень от усеянного сосульками креста.
И тоже вздрогнул.
В этот момент тень над последним пристанищем Лериных родителей походила на недорисованную, словно изогнувшуюся в глумливом кривлянии, свастику.
* * *
Связанные крепкими канатами резиновые лодки небольшой вереницей растянулись в ледяном каньоне на расстоянии в несколько метров друг от друга.
Гребли молча, изредка переговариваясь тихими голосами. На собрании перед отправкой Макмиллан строго запретил повышать голос: усиленные эхом звуки могли вызвать обрушение стен ледяного ущелья. С каждым взмахом аккуратно погружаемых в прозрачную воду весел все дальше углубляясь в извилистый коридор, люди невольно вжимали головы в плечи, придавленные величием возвышающихся с обеих сторон многометровых белоснежных глыб.
— А если они схлопнутся ненароком? Типа, как ладони? Тогда, чуваки, от нас даже мокрого места не останется! Как мух придавит. — Не переставая грести, Треска задрал голову, разглядывая далекий голубой зигзаг неба, с двух сторон стиснутый массивными ледяными стенами.
— Типун тебе! — сквозь сжатые зубы пробормотал боявшийся даже осмотреться Паштет. — Рот бы твой поскорее схлопнулся!
— Не боись, — успокоил поваров устроившийся во впереди идущей лодке Марк. — Миллионы лет стояли, и еще постоят.
Сидящая рядом с Батоном Лера тоже задрала голову. Да и пусть бы схлопнулись! К чему теперь все эти усилия, если последняя надежда, крохотной лампадкой теплившаяся у нее в душе все эти годы, была мигом задута? После вчерашних рыданий все еще болела голова. От непривычно свежего воздуха темнело в глазах. Она безутешно проплакала всю ночь, лишь на короткое время, в утренних сумерках, обессиленно забывшись тревожным сном, полным нечетких образов и пугающих видений.
Накануне Лере вручили контейнер с личными вещами родителей, принимая который девушка чуть не упала в обморок.
— Думаю, будет правильно, если они останутся у тебя, — отводя глаза, пробормотал Дубков.
Девчонку оставили одну. Решившись наконец откинуть крышку, она дрожащими руками стала осторожно перебирать вещи родных людей, которых почти не знала. Вот старая курительная трубка отца с изжеванным чубуком и все еще еле пахнущая терпким табаком. Очки в тонкой оправе. Пузатый блокнот в кожаном переплете с ремешком, полный научных заметок и выкладок. Складной компас. А вот красивый пестрый платок с причудливым узором в виде разноцветных цветов конечно же мамин… Задохнувшись, Лера зарылась в него лицом, чувствуя, как пахнущая одновременно чем-то незнакомым и в то же время пронзительно родным ткань намокает от ее слез. Там было еще много различных вещей, интересных и не очень. В основном таких, о таинственном назначении которых выросшая после Катастрофы девушка могла только догадываться. Нашлась и семейная фотография, точь-в-точь такая же, как у нее, только лучше сохранившаяся.
И еще были письма. Тонкая пачка из десяти аккуратно сложенных, перетянутых резинкой листов, каждый из которых был адресован ей.
На каждый день рождения.
«Здравствуй, доченька, это мама! Не знаю, получишь ли ты когда-нибудь это письмо и жива ли вообще… Но все равно пишу, и на душе легче становится, как будто с тобой разговариваю. Не могу не писать. Ведь ты сейчас наверняка была бы вместе со мной и отцом, если бы нам не запретили взять тебя с собой. Виноваты, а исправить нельзя. Былого не вернешь, особенно теперь. Надеюсь, ты когда-нибудь нас простишь. Так хочется тебя обнять, поцеловать, посмотреть, какой красавицей ты стала (глаза наверняка мои, я уверена). Что ж, надежда — это все, что у нас осталось. Надежда и любовь.
Поздравляем с днем рождения!
Вот тебе и тринадцать лет, совсем уже большая…»
Разбирая аккуратный почерк последнего письма, Лера почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Из глаз капелью снова побежали слезы, расцветая на пожелтевшей бумаге фиолетовыми бутонами размытых чернил. Отложив письмо, чтобы не испортить последнюю исповедь убитой горем матери, которую война и судьба навсегда оторвала от дочери, рыдающая девушка рухнула на кровать, закрывая лицо измятой подушкой.
