— Примерно с восьми часов до полуночи.
— Вы употребляли спиртные напитки?
— Я не употребляла никаких спиртных напитков.
— Вы в тот вечер курили?
— Там нечего было курить.
— У вас были с собой сигареты?
— Нет.
Ничего не добившись, Меджесто решил зайти с другого боку.
— Сколько лет вы носите очки?
— С третьего класса.
— Вам известно, какое у вас зрение без очков?
— У меня небольшая близорукость, но вблизи вижу хорошо. Точнее не могу сказать, но зрение у меня неплохое. Вижу дорожные знаки и тому подобное.
— У вас имеются водительские права?
— Да, имеются.
— У вас есть в них необходимость?
— Да, конечно.
— На сегодняшний день ваши права действительны?
— Да.
Мне было не сообразить, к чему он клонит. Если бы он спросил, записано ли в правах, что я должна управлять автомобилем в коррекционных линзах, я бы еще поняла. Но такого вопроса не последовало. Ну, допустим, есть водительские права — а дальше-то что? Или водительские права означают, что я уже не ребенок, а взрослая и меня не грех изнасиловать? Ответов я не нашла.
Допрос продолжался.
— Верно ли, что вы постоянно носите очки, потому что без очков плохо видите?
— Нет, неверно.
— В каких случаях вы обходитесь без очков?
— Когда читаю или просто занимаюсь своими делами.
Разве объяснишь в такой обстановке, какая баталия разгорелась в кабинете у глазного врача? Он негодовал, что я постоянно хожу в очках. Что в угоду своему желанию выглядеть серьезной порчу зрение и попадаю в зависимость от корректирующих линз.
— Как по-вашему, той ночью в октябре очки были вам необходимы?
Он имел в виду «в мае», но никто его не поправил.
— Ну да, была уже ночь.
— Ночью вы хуже видите?
— Нет.
— У вас имелась особая причина брать с собой очки?
— Нет.
— Правомерно ли утверждать, что из общежития вы всегда выходите в очках?
— Нет.
— Имелась ли у вас той ночью особая причина надевать очки?
— Я получила их всего за неделю до того случая. Они мне нравились. Новые очки.
В последнюю фразу он вцепился клещами.
— Изготовленные по новому рецепту или просто в новой оправе?
— Просто в новой оправе.
— Изготовленные по старому рецепту?
— Да.
— Кто выписал вам рецепт на очки?
— Доктор Кент. Из Филадельфии, я там живу.
— Вы можете сказать, где именно… То есть когда именно был выписан рецепт?
— Кажется, в последний раз мне выписывали рецепт в декабре восьмидесятого.
— То есть очки были выписаны и изготовлены в декабре восьмидесятого, это верно?
Мог ли он знать, что нащупал нить и тут же потерял? Рецепт возобновили за полгода до изнасилования. По-прежнему не понимая, куда он клонит, я решила идти за ним след в след. Он хотел загнать меня в лабиринт, откуда нет выхода. Я не собиралась сдаваться. У меня по жилам потекло то качество, которое отличало Тэсс, — решимость.
— Угу, — подтвердила я.
— Если я правильно понимаю, вы утверждаете, что в ходе борьбы у вас в какой-то момент слетели очки, это верно?
— Да.
— Дело было в темном месте, это верно?
— Да.
— Насколько темно, с вашей точки зрения, было в том месте?
— Не так уж темно. Света было достаточно, чтобы разглядеть черты лица и прочее. К тому же его лицо находилось почти вплотную к моему, а поскольку у меня близорукость, а не дальнозоркость, вблизи я вижу хорошо.
Он повернулся боком и поднял глаза. У меня в жилах забился адреналин; я обвела глазами зал. Тишь да гладь. Для присутствующих все это было рутиной. Очередные предварительные слушания по делу об очередном изнасиловании. Ни шепотка.
— Если не ошибаюсь, вы заявили, что в какой-то момент этот человек вас поцеловал?
Липкий пот, неопрятные усики — но профессионал. Он метил в самую чувствительную точку. Те поцелуи терзают меня до сих пор. Да, я отвечала на поцелуи по принуждению насильника, но что из этого? Интимность этого дела мучительна. В толковых словарях надо бы исправить статью «насилие», чтобы приблизить ее к истине. Это ведь не просто «половое сношение с применением физического насилия»; изнасилование — это полное разрушение изнутри.
— Да, — сказала я.
— Говоря, что он вас целовал, вы имеете в виду, целовал в губы?
— Да.
— Поцелуи совершались стоя?
— Да.
— Какого роста был этот человек в сравнении с вами?
Странно, что через вопрос о поцелуях он решил подвести меня к вопросу о росте насильника.
— Примерно моего роста или на дюйм выше, — ответила я.
— Каков ваш рост, мисс Сиболд?
— Пять футов и пять с половиной дюймов.
— Вы утверждаете, что этот человек был примерно одного с вами роста или, возможно, на дюйм выше?
— Угу.
— В положении стоя он оказался примерно одного с вами роста, это верно?
— Угу.
— Примерно так, да?
— Да.
О моем зрении он выспрашивал совсем другим тоном. Теперь я не услышала и намека на уважительность. Не сумев раскрутить меня на полную катушку, он стал изображать брезгливое отвращение. В этом я почувствовала опасный подвох. Хотя в зале суда, среди служителей правопорядка мне, по всем понятиям, ничто не угрожало, я вдруг испугалась.
— Если не ошибаюсь, вы сегодня ответили, что данные вами в тот день показания характеризуют нападавшего как человека крепкого телосложения?
— Да.
— Рост ниже среднего, волосы короткие черные?
— Да.
— Помните ли вы, что при даче добровольных письменных показаний сообщили полиции его примерный вес: сто пятьдесят фунтов?
— Да.
— А если точнее?
— Я не специалист в области определения веса, — сказала я. — Мне трудно судить о соотношении мышечной массы и жира.
— Но вы помните, что сказали следователю: «сто пятьдесят фунтов»?
— Один офицер полиции, мужчина, приблизительно назвал мне свой вес, и я сказала: близко к тому.
— Вы утверждаете, что на ваше мнение повлияла подсказка офицера полиции?
