Оберландская цепь была протянута через каждого пленника. Насквозь. Цепь входила в позвоночник — между лопаток. И выходила из грудины — промеж ребер. Под рваной воспаленной кожей виднелись сгустки сукровицы и болезненно-красная плоть, белела обнажившаяся кость. Однако это были именно живые люди, а не какие-нибудь разупокоенные мертвецы. И живые цепные люди покорно выполняли работу тягловой скотины. Как ТАКОЕ было возможно, знал, наверное, лишь магиер, сотворивший ЭТО.
Вообще-то нечто подобное Дипольду видеть уже доводилось. В подземной темнице маркграфа. У узника из соседней клетки. В ноги Мартина-мастера по прозвищу Вареный тоже были вживлены звенья ржавого железа. Но там был один человек и одна цепь. А здесь — одна цепь и уйма народа.
Измученные пленники стояли перед Дипольдом в грязи, придерживая тяжелую цепь руками и удерживаясь за нее же. Пфальцграф покачал головой. С такого поводка не сорваться и не сбежать. От такого поводка не освободиться и не освободить. Никак. Ну, разве что…
— Убить, — вполголоса распорядился Дипольд. — Всех.
— Ваша светлость? — непонимающе поднял брови Людвиг.
— Выполняй, барон. Снять человека с этой цепи, не погубив его, нельзя. Тащить с собой такую обузу мы тоже не можем. А оставим здесь — пленники снова попадут в руки Лебиуса. Нужно это нам? Нет, не нужно. Да и для них самих, думаю, это не самый лучший вариант.
Кто-то из полонян все же расслышал их негромкий разговор. Поднял лицо, по которому вода стекала вперемежку со слезами. Взмолился, с превеликим трудом извергнув хриплый стон:
— Помилуйте нас, господин!
— Убить! — громче и жестче повторил Дипольд.
И — после недолгого раздумья — уточнил:
— Изрубить в куски. В капусту.
Чтоб проклятому Лебиусу вовсе уж ничего не досталось.
Гвардейцы Карла Осторожного выполнили приказ быстро, молча, беспрекословно, оставив в грязи кровавое месиво изрубленной плоти. Все пленники были перебиты. От увязшей шестиколесной повозки тянулась, подобно гибкому хребту невиданного чудовища, брошенная цепь. Из толстых звеньев торчали человеческие ребра и позвонки, слитые с железом и посеченные сталью.
Цепь тонула в грязи. Вода смывала пролитую кровь. Красные ручьи растекались по размытому тракту.
Дождь слабел, но не прекращался.
— Дело сделано, — подступил к Дипольду хмурый фон Швиц. Барон неодобрительно косился на изрубленные останки. — Пора уходить, ваша светлость.
— Не так быстро, барон, не так быстро. Я, знаешь, о чем подумал… — Дипольд на мертвых пленников уже не смотрел. Он не отводил глаз от шестиколесной повозки. — Подумал, что неплохо бы нам еще и с големом разобраться…
— А чего с ним разбираться? — пожал плечами барон. — Сорвать полог и пусть себе ржавеет, покуда оберландцы не придут…
— Э-э-э, нет, Людвиг, этого недостаточно. У меня есть идея получше. — Дипольд перевел взгляд на повозку с ядрами.
…Голема обкладывали магиерскими снарядами с надлежащим тщанием и осторожностью — чтобы, не дай бог, не потревожить содержимого смертоносных ядер. Всего под рогожу к неподвижной бронированной махине закатили пару дюжин шаров с фитилями и с белыми отметинами на свинцовых боках. Еще десятка полтора опустили в грязь — под днище шестиколесной платформы: авось, сдетонируют и они…
Все было готово к подрыву. Вот только просыпать запальные пороховые дорожки оказалось не из чего. Ни крупинки пороха не нашлось ни в остландском отряде, ни в оберландских повозках. А если бы и нашлось — проку-то? Под эдаким ливнем!
Жечь сырые повозки на расстоянии — горящей стрелой — тоже занятие бесполезное. Кому-то придется остаться, чтобы с руки — при помощи огнива — запалить фитиль-другой, а после — спасаться бегством.
Добровольцев, правда, не нашлось, и Дипольд ткнул пальцем в первого попавшегося гвардейца:
— Ты! Поджигать будешь ты. Как запалишь — гони коня за обочину, прочь с тракта.
«Если успеешь убраться — выживешь», — уже про себя закончил Дипольд. В чем, вообще-то, гейский пфальцграф сильно сомневался. Но для достижения цели обычно нужно чем-то жертвовать. Чем-то или кем-то. В конце концов, у отца много бравых гвардейцев.
— Не бойся, — подбодрил загрустившего воина Дипольд. — Фитили мокрые, тлеть будут долго. Времени укрыться хватит…
Что-то, правда, подсказывало пфальцграфу: этим фитилям — на ЭТИХ ядрах влага не страшна.
— Справишься — станешь бароном, получишь лен и награду вдесятеро больше, чем годовое жалование, что выплачивает тебе мой отец, — пообещал Дипольд.
А чего еще желать бывшему голодранцу из ландскнехтского отребья? Ишь, как глазки-то загорелись!
Гвардеец, действительно, смотрел теперь веселее. Заинтересованнее… Гвардеец готов был рискнуть.
— Слово в том даю! — заверил на всякий случай пфальцграф. — А слово Дипольда Гейнского крепко. Ну? Сделаешь?
То ли заманчивые посулы, то ли сказка о сырых фитилях, то ли просто многолетняя привычка к повиновению возымела действие, но…
— Да, ваша светлость! — гвардеец ответил судорожным кивком.
Отцовский вояка оказался парень не промах и быстро смекнул, как можно обмануть смерть. Попытаться, хотя бы… Первым делом он аккуратно вынул из оберландских снарядов несколько фитилей и связал их воедино. Получившийся жгут — изрядной, между прочим, длины — сунул под рогожу — к ядру, уложенному у головы голема. И лишь после предварительных приготовлений достал кожаный мешочек с кремнем и кресалом…
— Все готово, ваша светлость, — доложил гвардеец. — Если взорвется одно ядро — рванут и остальные. А взлетит на воздух одна повозка — достанется и другой. Эвон, как близко стоят… Прикажете распрячь лошадей?
Дипольд окинул взглядом измученных животных, впряженных в повозки. Промокшие, исхлестанные плетьми, по брюхо увязшие в грязи, они, похоже, держались на ногах лишь благодаря упряжным ремням. Проку от таких лошадок в походе не будет, но и оставлять их оберландцам — тоже неразумно.
Дипольд покачал головой:
— Не надо, не трать времени.
По вязкой хлюпающей жиже он отвел отряд на безопасное расстояние. Теперь можно начинать. Сквозь пелену дождливой мороси видно было, как поджигатель влез под непромокаемую рогожу, укрывавшую голема. Несколько секунд возни. И вот…
Гвардеец срывается с места. Прыгает с повозки в седло. Всаживает шпоры в конские бока, что-то орет в голос.
Встревожились, почуяв неладное, нераспряженные оберландские лошади. Над повозкой взвилась струйка слабого, едва-едва различимого дымка.
И в следующий миг — вдруг — щедрая россыпь искр. Яркое, необычайно яркое и быстрое пламя… Судя по всему, фитильный жгут разгорелся сразу и не на шутку. Насквозь пропалил толстую рогожу. И ни сырость, ни дождь не были тому огню помехой.
