— Кому? Ответ очевиден — прагсбургскому магиеру и, возможно, оберландскому маркграфу. А вот зачем… — Геберхольд развел руками. — Скажу честно: этого я не знаю. Может быть, Лебиусу известен некий способ выкачивать vis vitalis, собираемую вами, и использовать ее по своему усмотрению. А может быть, дело в другом. Полагаю, это до конца не ведомо даже змеиному графу. Только Лебиус Марагалиус сумеет ответить на вопрос — зачем. Но я точно знаю другое, ваше высочество. Если вас не образумить, если не остановить вас, вы исполните тайный замысел Лебиуса, об истинной сути которого мы сейчас даже не подозреваем. Рано или поздно, но непременно исполните. Ибо вы уже стали… вас сделали… сродни… голему. Голему во плоти, в слепом неведении исполняющему чужую волю.
Слова были жестки, непозволительно жестки и жестоки, а тон инквизитора — мягок. Верховный магистр имперской Святой Инквизиции не обвинял, а, скорее, сопереживал и искренне сочувствовал Дипольду. Хотя насколько искренне? Возможно, он лишь стремился произвести такое впечатление. На кого? На кронпринца? На кайзера?
Дипольд мельком глянул на родителя.
В глазах Карла Остландского, давно — целую вечность назад — умолкшего и не проронившего с тех пор ни единого слова, блестела влага. Броня невозмутимости и отрешенности, за которой он пытался поначалу укрываться, раскололась окончательно и теперь беззвучно отваливалась громадными кусками.
Дипольд отвел глаза от императора, полоснул жгучим взглядом по кроткому лицу инквизитора. Взглядом, полным лютой, волчьей ненависти. Святой отец даже не поморщился.
Кулаки Дипольда были сжаты до боли. Дыхание хрипло вырывается сквозь стиснутые зубы. «Сродни голему», значит! «Исполняющему, значит, чужую волю!» Ох, до чего же он ненавидел сейчас этого святошу! За то, что тот посмел сказать слова, которые сказал. А более того — за то, что в произнесенных словах Геберхольда — страшных, жутких — таилось нечто очень похожее на правду. Не разумом — сердцем — Дипольд чувствовал это. И готов был раздавить собственное сердце.
Ибо оно, проклятущее, уже начинало верить инквизитору.
— Прошу понять меня правильно, ваше высочество, — опустив глаза, тихо и задушевно продолжал тем временем магистр. — В этих стенах не ведется закрытый инквизиторский процесс. Я всего лишь объясняю природу произошедших с вами перемен, постичь которую самостоятельно вы никогда бы не смогли. Собственно, уже объяснил. И теперь мы трое — его императорское величество, — Геберхольд низко склонил голову перед кайзером, — вы, — поклон перед кронпринцем магистр обозначил кивком попроще, — и я — должны сообща изыскать хоть какую-то возможность помочь вам. И вам, и всей империи, на которую обрушилась невиданная и неслыханная доселе беда.
Что-то подсказывало Дипольду: решение уже принято, возможность изыскана.
— Интересно, а о ком вы все-таки печетесь больше? — он зло усмехнулся. — Обо мне или об империи?
— Ваше высочество, прошу вас… — инквизитор владел собой гораздо лучше Карла Осторожного, и скрытое раздражение магистра, если таковое вообще имело место, наружу не просачивалось. Дипольда действительно просто просили… пока — просили… ответственнее отнестись к возникшей проблеме. Отринуть эмоции, подавить обиду, совладать с клокочущей в душе яростью.
Небольшая заминка и непродолжительная пауза вернули беседу в прежнее русло.
— Я уже упоминал, что Святой Инквизиции немало известно о запретных искусствах, но сами творить темное колдовство мы не способны. А значит, и снять с вас магиерские чары нам сейчас не под силу.
Да уж, логика магистра была безупречна. И хотя Геберхольд говорил все тем же мягким увещевающим голосом, речь его становилась пугающе похожей на приговор инквизиторского суда.
— Из всего вышеизложенного следует неутешительный вывод. Воспрепятствовать исполнению неведомых еще, но, несомненно, ужасных планов Лебиуса и оградить вас от невольного в них соучастия возможно лишь двумя способами. Первый — убить…
Негромкое, краткое, но емкое слово, сорвавшееся с уст инквизитора, зловеще прошелестело в напряженной тишине полутемной залы.
— Убить? — пересохшими губами спросил Дипольд. — Кого?!
— До Лебиуса нам пока не добраться, — спокойно ответил инквизитор. — До Чернокнижника — тоже. Убить вас, ваша светлость…
Вздрогнул и грозно свел брови Карл Остландский.
Положил ладонь на рукоять меча Дипольд Гейнский.
Шевельнулся трабант за императорским троном.
Верховный магистр Святой Инквизиции выдержал еще одну невеликую пауза. Чтобы оба — и кайзер, и кронпринц — лучше поняли?.. Чтобы как следует прочувствовали серьезность ситуации?
— Он, разумеется, совершенно неприемлем для нас, этот способ, — с продуманным запозданием уточнил магистр.
Геберхольд обратил взор на Карла.
— Во-первых, если рассуждать чисто теоретически, само по себе убийство кронпринца в военное время, пусть даже и в интересах империи, чревато большими осложнениями и неприятностями, — выцветшие глаза инквизитора смотрели, не моргая. — А во-вторых, я бы, разумеется, никогда не посмел предлагать вашему величеству умертвить единственного сына и наследника.
Дипольд криво усмехнулся. Что ж, отрадно слышать. Хотя упоминание об убийстве уже можно считать завуалированным предложением.
— Каков второй? — недружелюбно и невежливо, ибо не чувствовал он сейчас ни малейшего желания соблюдать приличия, поторопил Дипольд. — Второй способ, святой отец?
— Второй…
Магистр вновь повернулся к кронпринцу. Еще одна тщательно отмеренная пауза.
— Второй и, как мне представляется, на данный момент самый оптимальный вариант — это лишить вас самого, ваше высочество, возможности убивать и посылать на смерть.
— И как, интересно? — прищурился Дипольд. — Отрубить руку, держащую меч, и вырвать язык, отдающий приказы в бою? Или, быть может, остаток своих дней мне предстоит провести в темнице?
Инквизитор и император переглянулись. На этот раз наконец заговорил император. По-отечески ласково и назидательно:
— Дорогой мой сын, в том, о чем ты говоришь, не будет никакой нужды, если, изведав вкус горькой правды, ты сам в полной мере осознаешь свое положение и найдешь в себе силы не идти более на поводу у своих страстей и тайных помыслов Лебиуса. Если вложишь меч в ножны, если замкнешь уста и скрепишь свое горячее сердце. Если добровольно откажешься от воинской славы, безоглядная погоня за которой привела тебя в логово оберландского змея.
Дипольд поднял бровь. Если — сам? Интересный поворот… Неужели Карл Осторожный готов настолько ему довериться?
— К тому же буду с тобой откровенен, любимый мой сын, — продолжал отец, — мне бы не хотелось, чтобы по империи поползли слухи о кайзере, заточившем в темницу непокорного кронпринца. О твоем возвращении уже знают многие, а все прочие узнают в самое ближайшее время. И у моих подданных, а хуже того — у выборщиков-курфюрстов, может возникнуть вполне закономерный вопрос: если кайзер и кронпринц находятся в ссоре друг с другом, то как они смогут сообща вести войну с Чернокнижником? Войскам сейчас, как никогда, нужно единение в верхах. Лишь в этом случае мы еще можем победить. И мы должны быть едины, сын. Хочешь ты этого или нет, но нам с тобой отныне надлежит стоять плечо к плечу, ехать стремя в стремя и смотреть в одну сторону.
