Сухая темная кожа обтягивала мумифицированную конечность, не скрывая, а лишь подчеркивая очертания выпирающих суставов и суставчиков. Тонкие и длинные — невероятно, непостижимо длинные — скрюченные пальцы как будто стремились сомкнуться на горле невидимого врага. Ногти, больше смахивающие на звериные когти, словно пытались выцарапаться из прозрачного саркофага.
Вне всякого сомнения, это была та самая Черная Кость, за которой пришел Итиро.
Глава 3
По воле Феодорлиха, являвшегося единственным распорядителем и судией внезапно объявленного императорского турнира, ханским послам надлежало открыть ристалищные игрища и сразиться с немецкими рыцарями в первом же бою. Уговорились на групповую схватку-бухурт. Причем император пожелал непременно увидеть конную сшибку на копьях — гештех, в котором германцы особенно сильны. Правила оказались простыми, даже, как счел Тимофей, подозрительно простыми. Каждая сторона выставляла десяток воинов в тяжелом боевом доспехе и с привычным вооружением. Условие выдвигалось только одно: копья должны быть тупыми.
Послам пришлось снять боевые наконечники, обратив копья в обычные палки. Немцы же украсили свое оружие увесистыми набалдашниками, смахивавшими на ослиные копыта. Коронели — так называли их латиняне. Пробить подобным навершием щит или латы противника не представлялось возможным, зато благодаря расширенной форме турнирный наконечник не соскальзывал с доспехов и давал во время сшибки определенные преимущества.
Возле императорского шатра расчистили и утоптали поле — ровное, подходящее для конной стычки. Однако достаточно просторным для полноценной схватки двух десятков всадников оно все же не являлось. Сильно вытянутое в длину, но стиснутое по бокам ристалище позволяло противникам лишь разогнаться как следует и съехаться в лобовой таранной сшибке. А вот обходного маневра, внезапного охвата и сокрушительного флангового удара, излюбленного татарами, здесь уже не совершить. Поле изначально готовилось для боя, к которому привыкли рыцари, а не степняки.
Границы ристалища обозначили подожженными факелами. Трескучие огни горели так ярко и часто, что каждый боец, оказавшийся на турнирном поле, был виден, как при дневном свете. Трибун, скамей и навесов для зрителей не возводили, только у входа в императорский шатер стояло походное кресло-трон Феодорлиха. Прекрасных дам не было и в помине. Пышно разодетых герольдов — тоже. Молчали трубы. Не вились над полем знамена. Не звучали долгие торжественные речи. Никто не брал и не давал клятв честного боя, никто не проверял доспехи бойцов, никто не мерил длину копий и не сравнивал размер щитов.
Тимофея мучило нехорошее предчувствие. Во время былых странствий ему доводилось бывать на подобных состязаниях, но ни одно из них не походило на этот странный турнир.
— Бельгутай, — шепнул он ханскому послу по пути к ристалищу. — Здесь что-то не так. Точно тебе говорю.
— Охотно верю, — согласился нойон. На лице татарина не дрогнул ни один мускул. — Я уже принял меры, Тумфи.
— Меры? — насторожился Тимофей. — Какие меры?
— Какие мог. Так, на всякий случай…
— Бельгутай, ты не доверяешь мне? Настолько не доверяешь?
Степняк усмехнулся. Отмолчался.
— Вообще-то в этом турнире я участвую тоже и, заметь, на твоей стороне, — нахмурился Тимофей.
После недолгого раздумья ханский посол все-таки заговорил:
— Мои лучшие нукеры остались в лагере. Сейчас они тоже облачаются в доспехи и готовят оружие. Настоящее, боевое. Не затупленное.
Тимофей оглянулся.
Татарский курень издали выглядел мирно и сонно. Дымились притушенные костры под закопченными казанами. Между палаток лениво прохаживалась пара часовых. Но вот что творилось в палатках? Этого отсюда не разглядеть. Правда, у коновязи посольства стояли два десятка оседланных коней, но так было всегда или почти всегда.
— Погоди-ка, Бельгутай, — спохватился Тимофей. — Если твои лучшие воины остались там, кто тогда будет биться на ристалище?
— Тоже неплохие нукеры, — пожал плечами нойон. — Но все же не самые лучшие…
— А-а-а… — Тимофей напрягся, не зная, что сказать.
— А еще я и ты — не забывай об этом, Тумфи, — чуть дрогнули уголки губ Бельгутая.
Тимофей подавился невысказанным изумлением.
— Тем, кто остался в лагере, приказано наблюдать, — продолжал Бельгутай. — И ждать.
— Чего?
— Моего знака. Если возникнет необходимость, они вступят в бой.
Тимофей с сомнением покачал головой.
— Думаешь, латиняне позволят твоим воинам ускользнуть из лагеря?
— Я приказал им пробиваться туда. — Бельгутай кивнул на императорский шатер. — У моих воинов хорошие луки…
Ах, вот оно что!
— Твоих воинов не подпустят даже к ристалищу, Бельгутай!
— … И не только луки, — загадочно улыбнулся нойон, словно не слыша собеседника. Хитрый степняк явно что-то скрывал.
— Надеешься подстрелить Феодорлиха или Михеля? — с сомнением спросил Тимофей.
— А лучше — сразу обоих, — кивнул Бельгутай. — Это единственное, что мы сможем сделать или хотя бы попытаться сделать, чтобы погибнуть не зря. Если, конечно, нам суждено погибнуть сегодня. Или ты считаешь иначе, Тумфи?
Пронзительный взгляд раскосых глаз впился в лицо Тимофея.
Тимофей взора не отвел.
— А если твой план сорвется, Бельгутай? Если император и колдун уцелеют, а хан Огадай еще долго не узнает о гибели своего посольства?
— Ну, об этом-то хан как раз узнает быстро, — загадочно улыбнулся Бельгутай.
— Как? Откуда?
— Сильные шаманы служат не только императорам, — уклончиво ответил нойон.
Тимофей замолчал, вспомнив напутственные слова ищерского князя-волхва. Когда Угрим велел ему наблюдать за татарами, то обмолвился, что способен сам все видеть и слышать глазами и ушами Тимофея. Так отчего бы и ханским колдунам не владеть подобным волховством?
Десять посольских воинов во главе с Бельгутаем въехали за огни ристалища.
— Будем надеяться, Тумфи, что наши тревоги напрасны и все обойдется, — проговорил Бельгутай, оглядывая факельный коридор. — Сосредоточься пока на турини…
— На турнире, — машинально поправил Тимофей.
— Не важно. Главное — показать Хейдорху, что не одни его рыцари обучены сражаться.
Тимофей вздохнул. Да, латинянские рыцари были обучены, и обучены хорошо. А уж как вооружены…
На противоположном конце ристалищного поля уже выстроились противники. Десять конных германцев из свиты Феодорлиха стояли сплошной линией, перегородив узкое пространство меж огней от края до края. В неровном свете факелов латиняне казались не людьми, а ночными демонами. Большие треугольные щиты, закрывавшие всадников от бедра до шеи, пестрели намалеванными гербами, среди которых Тимофей распознал очертания знакомого геральдического льва — родовой знак барона Зигфрида фон Гебердорфа. Длиннющие копья, уже поданные оруженосцами, были уперты в стремена и направлены наконечниками вверх. Пока вверх. Легкие баннеры реяли на ветру. Колыхались яркие плащи.
