* * *
Подошел, потирая разбитые губы, Бельгутай. Неодобрительно покачал головой.
— Убил? Плохо, Тумфи, очень плохо. Мне нужен был живой пленник. Мертвый ничего не скажет.
— Не кручинься, — отмахнулся Тимофей. — Авось жить будет.
— Будет? — недоверчиво прищурился татарин. — Знаю я вашего урусского авося. И как кулаком быков валите — о том тоже наслышан.
— Ну, валить-то валим, — хмыкнул Тимофей, — случается. Так ведь не убиваем же. Зачем животину зря губить? Ты, Бельгутай, того… не причитай понапрасну, а лучше свяжи полонянина, пока не очухался. Как придет в себя — попробуем поговорить. Хотя, сдается мне, нелегкое это будет дело — разговаривать с эдаким татем.
— Легкое, нелегкое — не важно, — буркнул Бельгутай. — Есть много способов развязывать языки.
Как там насчет развязывания языков, Тимофей не знал, но вот пленников вязать татары, конечно, мастера. Пока Тимофей подзывал и успокаивал гнедка, Бельгутай сноровисто опутал бесчувственное тело тугими веревочными кольцами и намертво затянул хитрые узлы.
Нойон пожелал везти полонянина сам. Тимофей возражать не стал. В четыре руки они взвалили крепко увязанный человекоподобный тюк поперек седла Бельгутаевой лошадки. Благо, щуплый незнакомец оказался не тяжелее юного отрока или девицы.
— Присмотри-ка за ним, Тумфи. — Бельгутай кивком указал на пленника.
Поймав вопросительный взгляд Тимофея, татарин пояснил — поспешно и нарочито небрежно:
— При нем сумка была какая-то. Пойду поищу. Вдруг что ценное в ней.
«Э-э, нет, — мысленно усмехнулся Тимофей. — Так дело не пойдет».
— Я сам, — коротко бросил он. — Я знаю где. Я сейчас.
И вскочил в седло. Быстро, пока Бельгутай не остановил.
А ведь пытался.
— Погоди! — растерянно прокричал вдогонку степняк. И требовательно: — Сто-о-ой, Тумфи!
Нойон бросился было к нему — перехватить повод. Ан поздно…
Тимофей уже мчался за сумой полонянина. Если черный бесермен так ею дорожил, если так цеплялся за нее, то в самом деле не мешало бы туда заглянуть. Причем желательно раньше Бельгутая. Очень ведь может быть, что именно там и припрятана Черная Кость, из-за которой столько шума.
Ага, нашел! Тимофей с седла пригнулся к земле, на скаку вьщепил из травы темную котомку. Натянул повод, останавливая коня. Осмотрел добычу.
Ничего вроде бы особенного. Невзрачная сумишка из плотной ткани. Оборванные лямки. Махонькая дырочка — видимо, след от стрелы. Под тканью прощупывалось что-то твердое, округлое. Небольшое и не очень тяжелое. Туго затянутые ремешки не позволяли заглянуть внутрь. М-да, так просто их и не распутаешь. Легче мечом взрезать.
Тимофей потянулся к оружию.
— Тумфи! — Резкий окрик Бельгутая заставил его оглянуться. Было что-то в призыве степняка такое… нехорошее что-то было.
Татарин с непокрытой головой — ишь ты, даже сбитого шлема не надел: видать, торопился очень! — уже сидел в седле и подъезжал к нему. Поперек мохнатой низкорослой лошадки лежал бесчувственный пленник. В руках у Бельгутая — лук. Стрела на тетиве. Тетива оттянута к уху. Узкий граненый наконечник направлен на Тимофея.
«А ведь не промахнется, крысий потрох! — пронеслось в голове. О меткости ханского посланца Тимофей знал уже не понаслышке. — Если будет стрелять, с такого расстояния положит сразу. Но неужели в самом деле будет?»
— Зачем ты хватаешься за меч, Тумфи? — недружелюбно спросил Бельгутай. Прищуренный глаз нойона холодно смотрел из-за костяной накладки лука. — Не нужно этого делать. И сумку пленника отдай-ка мне. Просто отдай, и все, ладно? Я сам посмотрю, что в ней.
Две или три секунды они молча давили друг друга взглядами. В луговой траве звенели цикады. Над поросшими лесом холмами щебетали птахи. Но никчемные сторонние звуки эти лишь усиливали повисшую меж всадниками тишину, отдающую вечным могильным безмолвием. Сквозь живительные запахи отчетливо пахнуло смертью.
Тимофей гадал про себя, как долго сможет удерживать Бельгутай тугой номо в натянутом состоянии. Наверное, долго. Наверное, столько, сколько потребуется нойону. Пока, во всяком случае, рука степняка не дрожала. Зато дрожал, казалось, воздух, пронизанный взорами двух пар человеческих глаз.
Еще секунда. Еще… А на следующей затянувшаяся напряженно-угрюмая тишина вдруг кончилась. Оборвалась. Сама. Порушенная не Тимофеем и не Бельгутаем.
Крики и треск проламывающейся сквозь густые заросли конницы донеслись с противоположной стороны луга — из того самого леса, откуда не так давно выбрались на открытое пространство татарский посол и русский толмач. И это были уже не сторонние, это были важные, опасные звуки, напрямую касавшиеся их обоих. Шум производил приближающийся враг. Общий враг.
Тимофей и Бельгутай разом отвели глаза друг от друга. Оба теперь смотрели в одну сторону — туда, где из зеленой стены на зеленое поле выезжали вооруженные всадники. Около полусотни рыцарей, оруженосцев и конных арбалетчиков. А в первых рядах… Ну конечно! Геральдические львы барона Зигфрида фон Гебердорфа отливали золотом в первых рядах.
Значит, погоня! Значит, латиняне не отстали, не потеряли следа! Настигли-таки, значит!
Вступать в схватку со столь многочисленным противником бессмысленно. А переговоры…
Ф-ф-ш-ш-ших-х! — в воздухе шелестнула первая стрела — короткая и толстая, пущенная из мощного арбалета. И сразу за ней над головой Тимофея — ф-ф-ш-ш-ших-х! — пронеслась вторая.
В общем, переговоры с преследователями отчего-то вести не хотелось тоже. Особенно на поле, где уже лежит мертвый германский рыцарь и его воины.
Третий арбалетный болт — ш-ш-шух-х-х! — вошел в землю у копыт Бельгутаевой лошадки. К счастью, немецкие стрелки были то ли не очень меткими, то ли очень торопливыми. Что, в общем-то, одно и то же.
Бельгутай спустил тетиву. Стрела, прежде целившая в грудь Тимофея, полетела в германцев. Следом вторая. И третья. Так быстро, как умеют слать стрелы только лучшие татарские лучники.
Одна стрела предназначалась фон Гебердорфу. Но барон ловко принял ее на щит. Зато две другие нашли своих жертв. Упал с седла всадник из первой шеренги. Еще под одним рухнула лошадь. Но из густых зарослей выезжали новые и новые латиняне.
— Тумфи! — Бельгутай мотнул головой в сторону лесистых холмов.
Тимофей понял. Да, только там можно спастись. Хотя бы попытаться спастись. Он молча кивнул нойону. Сунул трофейную котомку в седельный мешок, наподдал пятками по конским бокам. Сейчас следовало уходить от погони. Все остальное потом. Все споры, все ссоры и все разговоры тоже.
В отличие от черного бесермена, они неслись к холмам кратчайшим путем — по прямой, но не так быстро, как хотелось бы. Бельгутай начинал отставать. Неудивительно: степной лошадке приходилось тащить на себе двойной груз. Как бы ни был легок бесчувственный чужеземец, его вес все-таки ощутимо давил на лошадиную холку.
