Горбун с усилием сдвигал раскинутые руки. И, словно повинуясь ему — а скорее всего, без всяких «словно», а именно повинуясь, — дыра в стене сужалась, затягивалась буквально на глазах. Как рана, окропленная поочередно мертвой и живой водицей. Там, где только что полыхал свет, проступали тесаные каменные глыбы — грязно-серые, шершавые, массивные, намертво сцепленные друг с другом уже не столько крепящим раствором, сколько временем и собственным весом. Срастающиеся плиты постепенно душили и вбирали, втягивали в себя слепящий голубовато-белый разрыв.
Минуло еще несколько мгновений. Князь-горбун уже держал руки не раскинутыми в стороны, а прямо перед собой. И неумолимо сводил их все ближе и ближе. Так, наверное, хлопают в ладоши, находясь в густом киселе.
От сияющей бреши в стене, через которую проскочили два всадника, теперь оставалась небольшая щель, напоминавшая узкую, неестественно длинную бойницу. Но едва княжеские длани коснулись одна другой, как слепящий свет погас. Щель исчезла. Порванная ткань пространства стянулась, не оставив и следа.
Сплошная кладка, незыблемая и неподатливая, как скальная порода, сомкнулась окончательно. Проход в никуда закрылся. Или выход из ниоткуда.
Князь отер пот со лба. Бросил через плечо:
— Ну, здравствуй, что ли, Тимофей.
И лишь потом повернулся.
— Здрав буди, княже.
Тимофей едва расслышал собственный голос. Слова с превеликим трудом протискивались сквозь пересохшие губы.
Глава 7
Тихонько шипели и потрескивали диковинные бездымные факелы. Плясали по стенам тени и огненные блики. Нерешительно переминался с ноги на ногу Бельгутай с обнаженной саблей в руке. Настороженно косилась на горбатого князя степная лошадка. Затих, испустив последний вздох, верный гнедок Тимофея. Пленник, пришедший в себя, и тот оставил наконец тщетные потуги освободиться. А Тимофей все беззвучно открывал и закрывал рот, не зная, что еще сказать.
Угрим подошел. Невысокий от природы и выглядевший еще более низким из-за горба, переломившего хребет, он едва доставал макушкой до груди Тимофея. Но слабым или немощным князь-волхв вовсе не казался: наоборот, от его кряжистой сутулой фигуры веяло особой колдовской мощью — исконной, древней, твердой и несокрушимой, как кремень.
Факелы осветили худощавое лицо Угрима — непривлекательное для юных дев, но внушающее уважение и почтение мужам, знающим жизнь и людей. Нос со столь же явственной горбинкой, как нарост на спине. Умные, чуть насмешливые глаза. Черные зрачки будто капельки смолы в молоке белков. Густая борода. Из-под собольей шапки выбивались длинные седеющие волосы. Уж который год седеющие, но не седые. Истинный возраст князя трудно было определить. Прочесть его мысли было невозможно.
Цепкий взгляд горбуна за краткий миг ощупал Тимофея с ног до головы.
— Рад тебя видеть, — произнес Угрим. Сказано это было таким тоном, будто князь только вчера расстался с Тимофеем.
— А уж как я рад! — с усилием выдавил из себя Тимофей. — Но позволь, княже… где мы?
— В Острожце, — хмыкнул Угрим. — Где же мне еще быть-то?
— Так это… — Тимофей еще раз огляделся. Растерянно и непонимающе. — Это… вот…
— Под детинцем мы, Тимофей, под детинцем, — с усмешкой пояснил князь. Но тем лишь запутал сильнее.
— Нет таких подвалов под детинцем, княже, — осторожно заметил Тимофей.
— Есть. Эти подземелья расположены ниже, под подвалами. И прежде знать тебе о них было ни к чему. — Угрим предпочел пока ограничиться краткими и маловразумительными ответами.
Взгляд князя скользнул по Бельгутаю, по связанному пленнику…
— Я смотрю, не один ты по белу свету гуляешь. — Угрим сменил тему разговора. — Со товарищи…
Замечание не звучало как вопрос, но Тимофей воспринял его именно так.
— Этот, с саблей который, — ханский посол, — объяснил он. — При нем я толмачил все это время. А вот что до второго бесермена — тут мне сказать нечего, княже. Дерется он знатно. Ловок, как кошка, скользок, как угорь, быстр, как кречет. Вот и все, что о нем знаю. Он у Феодорлиха умыкнул вещицу одну, прямо из императорского замка вынес и…
— Где? — резко оборвал князь.
— Что где? — не сразу понял Тимофей.
— Похищенное — где?
— Не знаю, княже. При нем было только это вот…
Тимофей шагнул к мертвому коню, вынул из седельной сумы заплечную котомку пленника.
И полонянин вновь удивил. Черный бесермен дернулся — резко, сильно. Немыслимым образом вывернул суставы, сдирая кожу и собственной кровью смачивая тугие узлы. Выскользнул из пут. И вот уже свободна одна рука, а вот — и вторая. Вырваны из петель ноги. Веревки падают на пол. Пленник привстает, готовясь к прыжку…
— У-у-у, крысий потрох! — Тимофей отбросил суму и схватился за меч, не зная еще, рубить ли треклятого бесермена насмерть или вновь попытаться скрутить.
Бельгутай тоже поднял саблю.
Но князь-волхв опередил их обоих. Угрим всего лишь повел дланью по воздуху и…
Испуганно заржала, шарахнувшись в сторону, лошадка Бельгутая.
Тимофей тоже невольно отшатнулся назад, когда из сводчатого потолка прямо над головой пленника вдруг выдвинулся каменный зуб. Миг — и зуб этот с сухим хрустом прикусил темную фигуру. Однако серая шершавая масса не смяла человека в лепешку, а лишь придавила, прижала его к полу. Растекшиеся, будто расплавленный воск, глыбы охватили руки, ноги и бока полонянина, облекая того в тесную каменную клеть.
Только голова одна и осталась торчать из бугрящихся валунов. Лицо пленника побагровело, налилось кровью — то ли от тяжести, навалившейся снаружи, то ли от бессильной злобы, распирающей изнутри. Узкие ненавидящие глаза смотрели на князя и Тимофея.
Смотреть и испепелять взглядом — вот, собственно, и все, что оставалось теперь замурованному заживо бесермену. Шевельнуть хотя бы пальцем было более не в его власти. Оковы из камня — это не веревки. Из таких оков нипочем не выскользнешь.
Впрочем, не один только полонянин лишился возможности двигаться. Застывший от изумления Бельгутай тоже был сейчас подобен каменному столбу. Да и сам Тимофей чувствовал себя так, будто его со всех сторон обложили неподъемными валунами: ни вздохнуть, ни пошевелиться.
Дела! Ничего подобного от своего князя он не ожидал. И не догадывался даже, что Угриму по силам этакое.
— Ну? И чего пялишься, словно диво дивное узрел? — недовольно окликнул его Угрим.
Тимофей с трудом сглотнул вставший поперек горла ком. А разве нет? Разве не диво? Не дивное разве?
— Так… того… — прохрипел он. — Не ведал я, княже, что ты на такое способен!
