Напряженная пауза тянулась секунду, вторую, третью…
На миг Тимофею показалось, будто степняк готов согласиться, смириться и отступить. Но так только показалось. И только на миг. Ханский посланец лишь пустил пыль в глаза обманной покорностью. Склонившаяся было сабля вдруг ударила снизу. Со звоном оттолкнула прямой клинок, преграждавший путь к князю.
Рубить Тимофея Бельгутай, правда, не стал. Просто отпихнул широким изогнутым наплечником. Шагнул в обход… Ловко проскользнул между Тимофеем и стеной подземелья. Потом — стремительный рывок к Угриму. Бельгутай скакнул вправо-влево, стараясь запутать противника, не дать припечатать себя сверху каменным столбом, как это случилось уже с черным бесерменом, и по возможности уйти от иного Угримова колдовства. Тимофей бросился следом, но…
Но не так расторопно, как следовало бы.
Вновь кривой молнией блеснула в вытянутой руке нойона востроносая сабля. Таким клинком можно было не только Рубить, но и колоть. И сейчас Бельгутай наносил именно колющий удар, стремясь поскорее достать жертву. Заточенное острие целило в сгорбленную фигуру князя, не защищенного ни тяжелым доспехом, ни хотя бы легкой кольчужкой.
Тимофей понял: не успеть уже. Не обезоружить степняка, не срубить, не проткнуть. Еще миг — и татарский клинок пропорет княжеский кафтан и то, что под ним.
И пропорол бы, стой перед Бельгутаем обычный человек. Но князь-волхв не был обычным противником.
Угрим не отступил, не отпрянул назад. Он просто исчез с одного места и появился в другом — в доброй полудюжине шагов. Не изменив позы, не шевельнувшись. И только колыхание опадающего корзно свидетельствовало о том, что движение все же было. Молниеносное, едва уловимое глазом. Как такое произошло, какое заклинание использовал Угрим, Тимофей не знал. Ему лишь почудилось, будто князю помогла сама земля, вернее — земляной пол подземелья. Пятачок, на котором стоял Угрим, раздвинув твердь позади, в мгновение ока вынес князя из-под опасного удара.
— Х-ху! — коротко выдохнул Бельгутай.
Сабля проткнула воздух. Степняк замер в недоумении. Вытянутая рука, выброшенный в смертоносном выпаде кривой клинок…
А в следующий миг последовал ответный удар.
Угрим, шепнув что-то краткое и невнятное, быстро свел и тут же развел руки. Хлопка при этом слышно не было. Было слышно другое.
Треск. И снова — испуганное ржание степной лошадки мечется под невысокими сводами.
На этот раз каменный зуб, нет — сразу два зуба выдвинулись не из сводчатого потолка, а из стен подземелья. Массивные, неровные, тупые, они устремились навстречу друг другу, словно две горизонтально подвешенные колонны, два тарана словно. Сомкнулись на неуловимую долю секунды. Ударили один о другой. Клацнули, лязгнули перед лицом Бельгутая.
Схлопнулись, срослись, съединились. Поймав, сдавив и вобрав в себя выставленный вперед изогнутый клинок.
Камень глухо и сухо стукнул о камень. Звонко и жалобно пропела боевая сталь, зажатая меж провернувшимися валунами. Искры, дымок…
И каменные зубья вновь раздвинулись, разошлись с той же скоростью, с какой выдвигались из стен. Зубья вросли обратно — в материнскую твердь мощной кладки. Исчезли, будто не было их и в помине. Только звякнула об пол искореженная, изломанная, выщербленная и пожеванная полоска металла. Татарская сабля переломилась над самым эфесом. Бесполезная рукоять осталась в кулаке Бельгутая.
Степняк недобро оскалился. В узких щелочках глаз все еще полыхало пламя. Бельгутай покосился на перепуганную лошадку, забившуюся в угол. На лук в саадаке, притороченном к седлу, на колчан со стрелами…
— Тимофей, скажи послу, что в следующий раз камень может ненароком раздавить и его, — повелел Угрим.
Тимофей перевел слова князя.
Бельгутай медленно и аккуратно, словно подношение степняцкому божку, положил на земляной пол сабельную рукоять.
Тимофей облегченно вздохнул, бросил меч в ножны.
И опять татарин обвел его вокруг пальца! Резко распрямившись, нойон рванул из-за голенища нож-хутуг. Тимофей запоздало попытался остановить неугомонного степняка. Куда там! Руки схватили пустоту.
Бельгутай вновь атаковал князя. Шаг, другой. Разбег. Прыжок. Дикий звериный взвизг. Короткий кривой засапожник, занесенный над головой Угрима…
А князь опять не собирался ни отступать, ни уклоняться. На этот раз князь-волхв поймал Бельгутая в его последнем прыжке. В буквальном смысле поймал. Особым, непостижимым образом. Угрим вскинул руки навстречу татарину, что-то шепнул — коротко и быстро. Яркий синий высверк, полыхнувший на кончиках пальцев ищерского кудесника, ударил в летящую фигуру.
И… фигура замерла. Визг степняка оборвался. Бельгутай завис в воздухе — в полушаге от Угрима, в локте от пола. Завис нелепо и необъяснимо. Недвижимо. Поджатые ноги, рука с ножом, уже опускающаяся для смертельного удара, взметнувшиеся, да так и не опавшие полы походного плаща-цува, наброшенного поверх доспеха, перекошенное лицо, глаза навыкате, рот, раззявленный в беззвучном крике…
Угрим опустил руки. Устало выдохнул. Неодобрительно качнул головой, глядя на неподвижную фигуру перед собой.
Тимофей отступил на шаг, тоже не отводя глаз от подвешенного в воздухе посла. Тот не шевелился. Не моргал даже. А главное — не падал! Бельгутай был подобен искусно высеченному и раскрашенному истукану. Только… только истуканы ведь не парят в воздухе.
Тимофей повернул бледное лицо к Угриму.
Князь тяжело дышал, утирая пот со лба. Видимо, не так уж и легко было сотворить подобное чародейство.
— Он… он… он… — хрипло бормотал Тимофей. Слова давались с трудом. — Он жив, княже?
— Жив, — ответил Угрим. — Живой он может мне пригодиться, а от мертвого посла проку уже не будет.
— Но… — Тимофей растерянно поднял руку, указывая на Бельгутая. — Но как?!
— Ничего страшного, — отмахнулся князь. — Просто для него остановилось время. На время…
Тимофей непонимающе хлопал глазами. Однако князь в подробные объяснения вдаваться снова не стал. Утратив интерес к Бельгутаю, Угрим шагнул к вмурованному в камень бесермену.
— Давай-ка, Тимофей, поговорим теперь с другим нашим… хм… гостем.
Тимофей заставил себя отвернуться от Бельгутая и тоже обратил взор на голову, торчавшую из каменной колонны.
— Этого иноземца разве что только каленое железо разговорит, — рассеянно заметил он. — И то я не уверен. Крепкий дюже бесермен.
— Не только железо, Тимофей, не только, — усмехнулся князь. — Правда ведь?
Вопрос был обращен к пленнику.
— Княже, он, сдается мне, и языка-то нашего не разумеет, — предупредил Тимофей.
— Ничего, меня он поймет. — С губ Угрима не исчезала холодная улыбка.
Князь-волхв не отводил от полонянина немигающих смоляных глаз. И словно неведомая сила притягивала к тем глазам взгляд злых щелочек на искаженном бесерменском лице. Тимофей отчетливо видел: злости в них становится меньше. Страха — больше. Что творил сейчас Угрим с беспомощным пленником одними лишь своими темными очами, трудно было даже представить.
