Не успел человек договорить, как «седло» рухнуло вниз и плотно зажало лицо Пети.
— Отпустите! Я ничего не вижу! — Пете казалось, что он кричит, машет руками… Но звуки почти что не слышались. Крикнув, Петя вдохнул — и тут же мир исчез для него.
…А появился Петя уже в другой комнате, которую сразу понял как обычную больничную палату. Только все устроено в этой палате так, словно был Петя не пленник, а по крайней мере генерал: палата на одного, отдельный шкап со всякими инструментами и баночками с лекарствами, а на тумбочке — всякое питье. Да к тому же еще и сиделка… Причем не мчалась куда-то сиделка, к остальным сорока больным, а была именно для него одного. Сиделка улыбнулась и сказала:
— Здравствуйте! Вот вы и проснулись. Пить хотите?
Оказывается, Петя хотел пить, да так, что трудно было разлепить спекшиеся губы. Дама все в той же сине-зеленой пижаме помогла Пете сесть, поднесла к губам стакан с кислым морсом, совершенно чудесным для утоления жажды.
Дама достала непонятный прибор — такую коробочку с кнопками, — нажала на нем кнопку и опять сунула в карман.
— Вы пока отдыхайте, еще день-два вам не стоит вставать, потом начнете ходить.
Петя невольно прислушался… Нога и бедро блаженно молчали, словно их и не было… Или словно они были здоровы. Не здоровы они, конечно, — вон как бедро перетянуто натуго бинтами. Но никаких страданий Петя совершенно не испытывал.
Дама еще щебетала что-то про температуру, про хорошую свертываемость крови, про заживляемость и восстановление функции… А Петя все никак не мог понять — неужели это сюда он стремился?! Вот эта кровать… Комната без окон… Этот шкап… Эта странная четырехугольная лампа на потолке… Эта болтающая без умолку хожалка… Что — это все и есть Шамбала?! Это сюда шли экспедиции, с боем пробивались, гибли люди? Этим вот хотели овладеть сильнейшие правители Земли?! Или это все-таки не все?
— Лучше скажите — это Шамбала?
— Можно и так называть, — замахала дама руками. — Но мы зовем ее обычно просто Крепость. А иногда: Крепость-одиннадцать. Или просто Одиннадцать. Вам какое название больше нравится?
— Еще не знаю… А с врачом можно поговорить?
— Он сам к вам зайдет.
— А кто еще из нашей экспедиции у вас?
Петя спросил, и сразу же перед глазами: раскрытые мертвые глаза Кагана, по которым течет синее небо. Кровавые обломки вместо затылка Васильева. Иван, нелепо загребающий ногами и руками, ползущий лицом по земле.
— Никого?!
— Еще один есть… Но вы про него не у меня спросите.
Тут в палату зашел человек — тоже в сине-зеленой пижаме. Его появление сразу заставило Петю насторожиться: очень знакомое восточное лицо.
— Здравствуйте! Я — ваш лечащий врач. И заставили же вы нас побеспокоиться.
— Здравствуйте. Я и сам думал, что умру.
— А вот это как раз чепуха. Голова не болит?
— Н-нет… Только сухо во рту.
— Когда пьете, кисло? Или вкус немного сладковатый?
— Кисло, но приятно… Как раз то, чего хочется.
— Когда вы здоровы, пьете кислое?
В этот момент Петя узнал этого человека, а узнав — захрипел, кинулся подальше от него, чуть не свалился с кровати. Резко рванула боль в ноге, но Петя все хрипел, все рвался, не в силах уйти от кошмара.
— Да прекратите вы! — прикрикнул человек. — Был о вас лучшего мнения. Вот за что не люблю европейцев.
Темный, иррациональный ужас продолжал гнать Петю прочь от этого спокойного пожилого человека с восточным лицом. Такой ужас, что с четверть минуты Петя был не в силах остановится.
— Да потрогайте вы меня! — гаркнул Бадмаев. — Убедитесь, что я не покойник!
Но и трогать уже не было нужды — Бадмаев так орал, что принимать его за покойника не осталось никакой возможности.
— Берите за руку, я сказал!
Чтобы взять за руку Бадмаева, пришлось все же напрячься; но рука, как и нужно было ожидать, оказалась теплая и сильная. Хорошая старческая рука, покрытая пигментными пятнами, смуглая рука с волосками и родинками, чем-то сразу напомнившая деда.
— Ну, перестали психовать?!
— Да… Жамсаран, то есть…
— Зовите меня Петр Александрович, вам так будет проще. Да и я за столетие привык.
— А вообще живете вы намного дольше, верно?
— Намного, намного… Неужели это так важно?
У Пети давно был смешной такой, но очень волновавший его вопрос… Вопрос этот появился у него еще в поезде, когда он читал папку Васильева.
— Петр Александрович… А вы Чингисхана помните?
Бадмаев разглядывал Петю с усмешкой… Скорее с одобрительной, но все же усмешкой.
— Помню… И что мне из того? И что с того вообще любому человеку? Должен сказать, был Чингисхан довольно отвратительным типом. Отвратительным даже физически: он никогда не мылся, от него мерзко воняло. Да к тому же идиотские идеи, дикое невежество, агрессивность, замешанная на природной злобности и на комплексе неполноценности… Но, дорогой тезка, неужели этот мерзкий тип — самое интересное для вас?
— Мне все интересно, Петр Александрович. И все непонятно. Я просто не знаю, с какого вопроса начинать.
— Начните с самого важного.
Петя задумался…
— Тогда объясните, Петр Александрович, что же такое эта Шамбала?! Дурацкий вопрос, понимаю, но все-таки — куда я попал?!
Опять Бадмаев смотрел с доброй иронией. Кивнув, Бадмаев скинул с Пети одеяло. С невероятной ловкостью, чуть ли не мгновенно, он освободил ногу и бедро от кокона бинтов, стал проводить, нажимать своими крепкими, холодными пальцами.
— Ну вот… Поздравляю, Петр Никола… Петр Исаакович! Полное заживление, почти полное восстановление функций мышц… Согните ногу…
Петя сгибал, удивляясь практически полному отсутствию боли. Так, слегка отдало в глубине… Даже не боль, а скорее повышенная чувствительность, напоминание о прошедшей боли.
— Еще сгибайте… садитесь.
Бадмаев поймал запястье Пети, стал щупать пульс: и в обычном для европейских врачей месте, потом в сгибе локтя, на предплечье… Его ловкие руки прямо порхали по Пете.
— У вас крепкое, здоровое тело, — одобрительно кивнул врач. — Если будете его беречь, цены этому телу не будет. В ближайшее время больше тренируйтесь, гуляйте, тогда мышцы скорее восстановятся.
— А кость не задета?
— Не говорите глупостей: кость вам перебили первым же выстрелом. Но кость уже срослась, я вставил туда титановый стержень. Вставайте!
Петя стиснул зубы, скинул ноги с кровати, ощутив пятками уютный мохнатый коврик совершенно небольничного вида.
— Вставайте, вставайте!
