Он проснулся с бухающим сердцем, выспался еще хуже. Теперь вроде мерещилось еще мохнатое лицо, какие-то круглые глаза без век, с вертикальным кошачьим зрачком; сильнейший толчок, и Вождь с криком летел туда, где Троцкий уже покрывался золотисто-коричневым слоем свежеподжаренной кожи.
И опять, в который раз, Вождь просыпался весь в поту. Он лежал невыспавшийся, злой, все сильнее изможденный и напуганный. Не в их дурацком снотворном дело, он просто боялся засыпать!
А потом становилось еще хуже: пока он лежал вот так, без сна, или бродил по даче, как лунатик, к нему приходили те, кого он когда-либо убил. Они не снились, а наяву являлись в полутьме, складывались сами собой из каких-то невидимых частичек. Приходили те, кого он убил еще на Кавказе, когда брал банки. Просто возникали из воздуха, странно качались перед Вождем, пропадали.
Или они появлялись из стены, проходили перед ним, исчезали в другой стене. Выходили, например, из стены люди в зэковских бушлатах; шли, толкая перед собой тачки, мучительно кашляли, стонали. Целыми семьями шли, спотыкаясь, люди-скелеты в крестьянской одежде. Матери, больше всего похожие на мумии, с лицами непогребенных покойников, тащили с собой детей-скелетиков, в воздухе замирал мучительный многоголосый стон.
Уходя от кошмара, Вождь начинал тревожно дремать… не мог же он совсем не спать, черт побери! И опять наплывала сковорода, кипело, скворчало сизое страшное масло…
Все чаще в голову лезло, что надо было идти в священники… В его годы лучше бы сразу в монахи… Официально – пятьдесят девять лет. На самом деле – на четыре года больше: родители записали его родившимся позже, вместо умершего брата, чтобы Вождь числился родившимся в законном церковном браке. Вот и уйти… Благостный звон колоколов, молитвы, покой. И – отмолить совершенное. Чтобы исчез этот образ сковороды, так не случайно посылаемый ему. Что-то он устал… Недосып и стресс только показывали, до какой степени он устал.
Только ведь как уйдешь? Сразу убьют… Появлялась мысль: а надо восстановить патриаршество. Восстановить и самому стать патриархом. Но ведь в патриархи – не отдых. И – поможет ли, если в патриархи? Надо самому молиться, надо отмолить содеянное… Хотя бы так, чтоб отодвинулась сковорода. Вождь молился, вспоминал слова хотя бы самых простых молитв. Но засыпал, и все повторялось опять.
В этот день Вождь должен был принять делегацию дружественной страны. Он знал, что к идеологии этого государства расположены его военачальники и управленцы, порой самые близкие к нему люди. Особенно военачальники. Не в одной идеологии дело… Военные боятся Германии и восхищаются ею. Они хотят сближения с Германией, хотят вместе с нею делить мир.
Что ж до идеологии… Вождь знал, кто стоит за Лениным и Троцким. Кому – трескучие фразы про мировую революцию и диктатуру пролетариата, а кому – знание, чьих людей он сумел победить. Знание это было нелегким, не прямым. Знание получалось жесткое, как кавалерийское седло, тяжелое, как снаряд крупнокалиберного орудия. Но это – знание, а не кухонные побасенки.
Вождь знал, кто стоит и за нацистами. Он сочувствовал попыткам немецких военных сбросить второго всадника с лошади. Сам он вроде сбросил… или почти сбросил этого всадника. Но не Гитлеру его сбросить… не Гитлеру. Слаб Гитлер, слаб и болтлив, почти как Троцкий.
Пусть Гитлер скорее начинает войну… Даст Бог, пускай влезет поглубже в Испанию, пусть начнет возвращать германские земли на Востоке… Пусть будет Большая война. Пусть ее начнет Гитлер – слабый болтун, нелепый трус. Война разнесет Европу вдребезги, и тогда придет он… Придет и приберет ее к рукам. Ему будут служить германские генералы, лучшие в мире военные. С ними вместе он сделает то, что хотел очень давно: он до конца удавит Приорат. Удавит, сделавшись единственным владыкой всего Мира.
Сталин перевел взгляд на замершего полусогнутым, готовым кинуться с любой услугой Сашку Поскребышева: бессменного доверенного холуя. Стоит, сверкает потной лысиной: во френчике, подражающем одежде Вождя, с вечным подобострастием во взгляде. От мыслей про политику, про свое величие взгляд у Вождя делался другой, более добрый. Вот и Сашка не присел на полусогнутых от его желтого, рысьего взгляда; он только придвинулся поближе и тихо, паскудно засопел.
Вождь потратил еще с четверть минуты на мысль: став владыкой Вселенной, он станет править хорошо, справедливо… От этих мыслей приятно першило в носу, да только вот ведь неприятность, еще одно последствие снов! Стоило подумать про правление, как опять, словно назло, вышли из стены изможденные колонны, побрели мимо него в другую стену… «Так же и везде будешь править?» – ехидно спросил внутри голос. Тьфу ты! Никакого от жизни удовольствия…
– Ну что там еще у тебя? – недовольно спросил Вождь своего «верного оруженосца».
Тот сунулся, сверкая лысиной, положил на стол две бумаги. Как всегда, отдельно: вот официальный документ, а вот написал свои соображения к нему. И ведь всегда по делу пишет… Предан по-собачьи, маниакально труслив, но полезен, до чего же полезен, собака!
Вождь прочитал, поднял глаза. На этот раз Поскребышев не выдержал: заюлил, забегал глазками по комнате.
– Говори!
– Товарищ Сталин… До сих пор наши сотрудники встречались с отдельными членами делегации.
Вождь неопределенно приподнял брови: «к чему ты это»? И Поскребышев нервно продолжил:
– Наши сотрудники не просили членов делегации предъявить никаких вещественных доказательств…
– И что?
– А вот что мы будем делать, если они докажут свое? Если и правда вызовут сюда своих арийцев?
– Вызовут… и что?
Лысина Поскребышева оросилась особенно обильно.
– Ну?!
– Тогда ведь это бросит тень на величие идей Маркса и Ленина…
– И моих, соответственно, идей? – усмехнулся Вождь.
Поскребышев еще глубже потупился, засопел. С лысины почти что потекло. И этот уперся в идеи. Что тут поделать? Большинство людей способны думать только с помощью чужих выдумок. Сам Вождь слишком хорошо знал, как легко меняются идеологии. Надо будет – все они, и Поскребышев тоже, завтра же начнут читать и конспектировать не Маркса, а Германа Вирта! Они даже напишут Вождю нужные речи и статьи, потом объявят их гениальными, заговорят про идеи «виртизма-сталинизма»… Скукота…
– Идеи свои я могу и менять, – внушительно сообщил Вождь. – В зависимости от того, какие из них на данный момент оказались правильными.
Поскребышев часто заморгал, пытаясь уследить за гениальными мыслями Вождя. А тот ухмыльнулся, уже почти добродушно:
– Ну, давай сюда своих иностранцев…
И не удержался Вождь, добавил, еще раз усмехнувшись:
– Засранцев.
Вскоре Вождь проделал свой коронный номер: принимая гостей, начал крошить в трубку табак из папирос «Герцеговина флор». Крошил, заранее испытывая презрение к «гостям». А как их можно не презирать? Смотрят на глупейшую сцену, а потом разнесут по всему миру: «Сталин курит «Герцеговину флор», которую сыплет в трубку из папирос!». Они что, не знают – в папиросы и в трубку идет табак совершенно разной резки? Все это знают, но весь мир повторяет одну и ту же чушь – будто он курит папиросный табак. Ну почему пока никто не додумался: Вождю в папиросы закладывают трубочный табак?! Специально готовят папиросы с трубочным табаком… Папиросы, которые все равно не получится курить, из которых табак надо высыпать… Так элементарно, а уже десять лет мир повторяет одну и ту же чепуху. Зато каков образ он придумал! Никто так не делает, только он…
