Двое из вошедших тихо, обидно засмеялись.
– Нет-нет, – замотал головой главный. – Нам нужен не партнер по поставкам строительных материалов… Нам нужен твой коннетабль в Приорате, а именно его боевой части.
– Господа… – развел руками Филипп, – господа! Вы находитесь в страшном заблуждении!
Он еще собирался сказать, что впервые слышит про какой-то там Приорат, когда получил чувствительный тычок в скулу глушителем, накрученным на ствол пистолета.
– Вы ничего не добьетесь насилием! – Это прозвучало не так внушительно, как могло бы прозвучать, сиди вставная челюсть во рту, но все-таки солидно и почтенно.
– Насилие? – удивился ударивший его боевик. – Насилие мы будем чинить не над тобой. Твой сын – лейтенант в сорок четвертом полку, верно? Мы будем творить насилие над ним и вот над ней.
Филипп рассчитывал, что жена поднимет крик, ее кинутся успокаивать, и он успеет нажать кнопку сигнала на стене. Кнопку, которая сработала бы не в комиссариате полиции, а в совершенно другом месте. Но жена молчала; Филипп и жалел, что она молчит, и уважал женщину за ум.
– Господа… – продолжал выкручиваться Маур. – Господа, мой сын служит Франции…
И тут жена все же сорвалась на крик.
– Дурак! – закричала жена. – Старый дурак, ты погубишь нас всех, вот и все!
– Не погубит, – заверил главный жену. – Не погубит, потому что вы, мадам, этого не допустите.
– Не трогайте сына… Он ничего не знает о делах папаши, он ни при чем…
– Вы понимаете, что нам надо? Вот и скажите все, что знаете.
– Не смей! – рявкнул было Филипп и еще раз получил по физиономии пистолетом.
– Смелее, мадам, – подбодрили жену боевики. – И заодно скажите, где тут у вас сигнализация? А то ваш супруг сообщит о нашем приходе, и придется вас всех убить.
– Кнопка сигнализации – справа от постели. Кнопка для полиции – в кабинете, эта – для его организации.
– Предательница… – процедил Маур. На этот раз его не стали бить, просто ехидно засмеялись.
Филипп Маур знал, что женился на умной женщине, но и представить себе не мог, сколько она знает о его тайной жизни. Главный что-то сказал другим не по-французски. Маур не понял, а это Петя заверил:
– Она не врет.
Альбан Сен-Котейль как раз собирался домой. Он часто бывал в этом квартале и всегда брал самых молодых из девиц. Альбан не одобрял уличной проституции, никогда не водил девок в дом: болезни… отвратительное воспитание… нечистоплотность… А в доме приличного человека нечего делать всяким тварям. От них – насекомые, волосы и потеки грязи в ванной комнате. Да еще наведут мелкое вокзальное жулье, заберутся и что-нибудь сопрут. Он любил возвращаться в свой дом: и из поездок, и из таких вот походов в публичные дома. Приехать домой и лечь спать, чтобы проснуться одному, в удобной кровати, когда солнце уже просвечивает сквозь шторы. Не одеваясь, подойти к окну, отдернуть штору, и пусть на стенах пляшут солнечные пятна сквозь листву старого вяза. Сварить себе кофе, а потом выйти и погулять, раскланиваясь с соседями…
Соседи на него нарадоваться не могли и хорошо понимали, что новый владелец дома – не простой человек.
Во-первых, к элегантному, аристократичному Сен-Котейлю приходили только такие же как он: хорошо одетые, почтенные, источая запах хороших духов и больших денег.
Во-вторых, при нем квартал сделался намного безопаснее и несравненно почтеннее. Уличные попрошайки и розничные торговцы вдруг моментально исчезли. Подростков, склонных воровать велосипеды или цветы с участков, предупреждали только один раз. Воры забрались в дом к мадам Дюбуа – а потом все вернули и очень извинялись перед почтенной вдовой. Даже мелкие мошенничества при продаже газовых баллонов или ремонте в домах словно сами собой сошли на нет.
И при этом оставался месье Сен-Котейль совершенно не высокомерным, доброжелательным человеком, всегда открытым для соседей. Одним он посоветовал очень хорошего мебельщика. Другим помог проделать реконструкцию в саду. Третьему ссудил денег – под честное слово, без процентов.
Одним словом, Альбан Сен-Котейль был человеком серьезным и очень полезным для квартала. Одни считали его крупным государственным чиновником на пенсии, другие – предпринимателем, который долго жил в колониях. Третьи – аристократом, чье происхождение невероятно и загадочно.
Сейчас он ехал домой, прикидывая: четыре часа утра… еще часа четыре он поспит. А потом уже начнет делать звонки, приводя в действие десятки вооруженных людей во всех концах европейского материка. Одним из тех, кому должен был звонить Сен-Котейль, был Филипп Маур, но конечно же, никак не Этьен Лакомбат и другие люди того же уровня.
Сен-Котейль ехал, совершенно уверенный в самом себе, в своей организации, в собственной безопасности. Он знал, что ни одна живая душа не знает о его работе… кроме тех, конечно, кому полагается знать. Что даже тамплиеры до него никогда не доберутся. И что если даже кто-то когда-то и узнает, кто он на самом деле – все равно никто не посмеет его и пальцем тронуть.
Еще Сен-Котейль хорошо помнил, что в доме напротив его собственного живут отец и сын, приехавшие из колоний, и что к ним часто заходят, порой остаются ночевать старые однополчане. Всегда само собой получалось, что эти однополчане оставались ночевать у друзей всякий раз, когда он уезжал на машине. Если бы кто-то полез в дом Альбана Сен-Котейля в его отсутствие, соседи непременно заметили бы нарушителя чужих владений. А ведь эти бывшие офицеры Иностранного легиона – люди бешеные!
Во всем, что Сен-Котейль знал так хорошо, он мог бы очень усомниться, если бы мог наблюдать происходящее всего час назад, в самый глухой ночной час. Но видеть он ничего не мог, «третьего глаза» у Сен-Котейля не было, а мобильные телефоны пока не успели изобрести. И потому Сен-Котейль поступил, как обычно: оставив машину во дворе, испытывая приятную истому во всем теле, он открыл дверь своим ключом и вошел в дом.
В ту же самую минуту вошедшего сильно толкнули в спину, так, что гибкий, тренированный Сен-Котейль просто растянулся на полу. Тут же вспыхнул свет, а на спину Сен-Котейлю обрушилась немалая тяжесть. В следующие мгновения руки матерого злодея оказались заломлены за спину и их начали связывать, ноги тоже держали и вязали, а в рот начали тыкать чем-то вонючим и гадким. Альбан Сен-Котейль завопил – и лучше бы он этого не делал, потому что вонючее и гадкое – половая тряпка для вытирания ног – тут же оказалось у него во рту, после чего он мог разве что мычать. Пиджак с него срезали, причем записная книжка оказалась в руках у одного из заполнивших прихожую людей, а брюки и трусы спустили аккурат до колен.
– Сюда его!
Судя по тому, что мог видеть Сен-Котейль, его втащили в холл, швырнули на пол около камина. И тут же навалились вдвоем, буквально не давая шевельнуться. А третий, разрывая тело, втиснул в задний проход что-то очень твердое и острое. Сен-Котейль не мог знать, что это – осиновый кол, но это острое протиснули глубоко внутрь его тела и потом долго крутили и вращали, рывком вынимали и резко вставляли опять. Обливаясь потом, извиваясь, пытался освободиться Сен-Котейль и, конечно же, освободиться не мог. Только раз он ухитрился вскинуть голову, но все что увидел – это нескольких стоявших возле него людей самого неласкового вида.
