Шествие достигло собора, и люди торопились, чтобы не пропустить возложение меча к ступеням храма.
Взявшаяся не понятно откуда толпа зевак чуть было не спутала все карты Эйлта, который отходил, без лишнего шума срезав и запихивая себе за пазуху очередной кошель. Кто-то толкнул его в спину и вместо того, чтобы оказаться с краю толпы, вор снова угодил в самый центр. Активно работая локтями по ребрам и коленями по задницам, Эйлт с руганью выбрался в переулок, откуда все еще подходили горожане, ручейками сливавшиеся в бурный поток на широкой улице. У него за спиной послышался чей-то вопль. Эйлт прибавил шагу, хоть это оказывалось и не просто, так как, чтобы иметь возможность двигаться в нужном направлении, приходилось прижиматься к стенам домов.
– Обокрали!!!
Полукровка испустил проклятие и снова смешался с толпой.
– Держи вора! - заорал грубый мужской бас, который тут же подхватил сонм других возмущенных голосов.
– Держи вора!!! - что есть мочи крикнул Эйлт, свято соблюдая нехитрые уловки своего ремесла.
Среди поднявшегося в воздух над улицей гвалта и всеобщей сумятицы он пробрался к переулку. Остановившись перевести дух, Эйлт заметил как один здоровый мужик тащит за ухо паренька лет десяти.
– Попался, негодник! Сейчас ты у меня получишь, маленький воришка!
Когда оба скрылись в переулке, где разгневанный горожанин собирался устроить место экзекуции пойманного с поличным карманника, Эйлт пошел за ним следом. Полукровка успел как раз вовремя, когда мужчина, распалившись не на шутку, лупил своими огромными ручищами мальчишку, завывавшему словно кот, которому отдавили хвост. Оглядевшись на всякий случай, Эйлт молотом обрушил на шею творившего расправу свои руки, сцепленные в замок. Мужчина вскрикнул и грохнулся на мостовую, придавив собой мальчишку. Полукровка вытащил того за шкирку и поставил заплаканное беспризорное дитя перед собой.
– Ты откуда, я не видел тебя среди учеников маэстро! - подозрительно прищурился вор.
– Я сам по себе, - буркнул парнишка, зажимая рукой разбитый нос.
– Жрать хочешь? Спать есть где?
– Было бы - не крал! - огрызнулся маленький карманник.
– Пойдешь в западные кварталы. Там спросишь маэстро. Скажешь, что от меня.
– Никуда я не пойду… Ай! Пусти!
Эйлт ухватил мальчишку за плечо и, направив пинком в нужном направлении, добавил:
– Старый квартал в западной части города. Вечером проверю! Не придешь - найду и придушу!
Паренек припустил так, что только пятки сверкали.
Эйлт устало вздохнул, покосившись на чей-то плащ, перекинутый через левую руку. Проклятая привычка! Хотя начинало холодать, и этот предмет гардероба ему еще пригодится.
Оглушенный мужчина застонал, приходя в сознание и схватился за голову. Вор не без удовольствия пнул его в бок, собираясь уходить, когда краем глаза, заметил за спиной в переулке еще одного человека, широкоплечего с красным от ярости лицом. Судя по одежде это был чей-то конюх.
– Черт возьми, с каких пор в Шаргарде раздевают средь бела дня!? - рослый детина засучил правый рукав, давая противнику возможность оценить бугрящиеся под рубахой мускулы.
Судя по сжимаемой им в правой руке толстой палке, этот господин предпочитал разбираться с неприятностями собственными силами, так как даже не подумал кликнуть стражу. Такие всегда вызывали у Эйлта некоторое уважение, однако этот был уж слишком здоров, отчего уважение к этой силе переходило в насмешку, мол, нашел себе противника под стать. Полукровка в плечах был уже конюха раза в два, но тот, не теряя даром времени, занес над головой вора свою орудие, собираясь, очевидно, сровнять лоб на одну линию с плечами.
Эйлт молниеносно выкинул вперед руку и горсть соли ударила в налившиеся кровью глаза противника. Они видели и примечали чересчур многое. Гигант заорал как резаный, но все еще пытался отдубасить своего обидчика, одной рукой схватившись за лицо, а другой размахивая перед собой палкой. Удары встретили лишь стены. Вор подхватил сбитую с оглушенного им ранее мужчины шляпу, накинул на плечи плащ конюха и, сорвав со своего лица повязку, под которой скрывался настолько же здоровый, как и его сосед, глаз, и шмыгнул в соседнюю подворотню.
Оказавшись в безопасности, Эйлт пересчитал то, что он добыл из срезанных кошельков, и, надвинув шляпу на брови, пошел по улицам, закутавшись в плащ. Если ему сейчас не повезет, то этой зимой нечего было и думать остаться в городе.
«Бочка» - так называлась практически единственная целиком сохранившаяся постройка в западной части города, куда во время штурма прорвались имперцы. Эйлт имел там свой угол. Раньше это был оружейный склад стрелковой фивландской сотни, которой теперь не было и в помине, однако среди развалин вокруг каменной башни, по форме напоминающей бочку, нашло приют все городское отребье, которое смогло уцелеть после войны.
Новый король слишком круто взялся за «благополучие» своего государства и поэтому туда стекались выгнанные с папертей нищие и калеки, сироты и бродяги, что искали в Шаргарде лучшей доли, чем в разоренной провинции.
Всем были рады до поры до времени, пока не оказалось, что усердие, с которым сборщики налогов обдирали до нитки подданных, было куда больше, чем западные кварталы города могли в себя вместить беглецов из того, нового, мира, который возводил молодой монарх, используя все доступные средства. Поэтому такому как Эйлт приходилось крутиться не только за себя, но и вносить своеобразную ренту за то, чтобы греться у огня и есть из общего котелка.
Западные кварталы не были единственным бельмом на глазу бургомистра. Многие дома в городе пришли в упадок, так как вдовы не всегда были способны содержать свои жилища в достойном виде. Эйлт остановился возле одного из таких домов. На подоконнике второго этажа раньше, с лета и до глубокой осени, в горшках стояли цветы. Прошлая хозяйка любила и выращивала всевозможные розы и тюльпаны. Полукровка еще помнил, как прохожие любовались ими.
Не так давно в доме появились новые хозяева, которые подлатали стены и кровлю, вставили новую дверь. И вот на месте полуразвалившейся халупы снова стояло достойное шаргардского благополучия и великолепия жилище состоятельного торговца.
Вор со вздохом опустил глаза и пошел дальше - подоконник был пуст.
Женщину обвинили в колдовстве. Она затворилась от всего света, потеряв мужа и сына, но, даже когда дом, в котором она в одиночестве быстро состарилась, обветшал, на подоконнике все равно стояли те дивные цветы. Это ли не колдовство? Высший инквизитор запалил костры, уничтожая ведьм и изрек свою знаменитую фразу о том, что бесполезен труд врачевания искалеченных горем душ и, коль скоро они не нашли утешения в боге, пусть их навеки успокоит очищающий огонь. Им успокоение, а переезжающим в столицу - кров. Неважно где будет новый семейный очаг, важно что будет.
Воспоминание о тех кострах, что очищали улицы от призраков горя в виде закрытых круглый день ставен и их хозяек, которые редкими черными силуэтами траура шли в воскресный день в церковь, подало Эйлту идею. Он знал несколько неприметных домов, расположившихся в разных частях города, куда время от времени нет-нет да шмыгнет неясная тень доносчика, закутанного по уши в плащ, и снова сбиры поволокут очередную несчастную на допрос, а искра «истины» запалит хворост у ног привязанной к столбу ведьмы или ведьмака. За картиной походного пафоса, блеска доспехов, штурмов, стычек и побоищ, воспетых бардами, оставался теперь только пепел от сожженного пламенем иного полотнища, которого побаивались, о котором не пели и старались лишь сухо упомянуть или вовсе обойти в хрониках…
