Казимир Борецкий вдруг хватается за горло,
выпучивает глаза, из его груди вырывается хрип. Он падает. Инга пронзительно
вскрикивает. К нему бросаются, поднимают. Слышен звон дверного колокольчика —
никто не обращает внимания, кроме Фаддея. Он оборачивается на звук, выходит.
Диксон: Похоже на удар! Вон туда, к креслу!
Казимира Иосифовича относят и усаживают в
кресло, находящееся в глубине сцены, у окна.
Диксон (проверяя пульс): Oh my God… Мёртв!
Лидия Анатольевна вскрикивает. Глаша с визгом
отскакивает от мертвеца. Инга явно потрясена. Бросает веер на стол,
присоединяется к остальным. Все суетятся, мечутся. Диксон и Ян склонились над
умершим.
Ян (поднимает отцу веко): Коллега, по-вашему,
это insultus apoplecticus?
Диксон: Judging by symptoms скорее infarctus
miocarde, коллега.
Ян: Бедный старый шут…
Инга: Не сейчас, Ян! Хоть сейчас так не
говори!
Входит Фаддей.
Фаддей (зычно): Чиновник особых поручений при
генерал-губернаторе господин Фандорин!
Не сговариваясь, все встают так, что заслоняют
кресло с мертвецом, будто застигнутые на месте преступления, и разом
поворачиваются к двери.
Вновь происходит подобие немой сцены.
3. Явление героя
Входит Фандорин. Он в чёрном сюртуке,
цилиндре, одна рука на чёрной перевязи, закованная в гипс.
Фандорин: Господа, прошу п-простить за опоздание.
Снимает цилиндр, передаёт слуге, слегка
кланяется.
Станислав Иосифович: Ах да, инструкция!
Последняя воля Сигизмунда!
В группе застывших движение.
Слюньков: Эраст Петрович, мы ждали вас утром.
Фандорин: Я и приехал утром, московским
поездом. Но в дрожках переломилась ось. Кучер сильно расшибся, он в больнице. Я
вот тоже п-пострадал, сломана рука — пришлось наложить гипс. Лишь мой слуга
остался невредим — прыгуч, как мячик. (Оборачивается, повышает голос.) Маса,
доко да?
Входит Маса с саквояжем в руке. Он одет в
смешанном европейско-японском стиле: например, чёрное кимоно в сочетании с
шляпой-канотье.
Маса (ставя саквояж и церемонно кланяясь):
Господа, добрый день.
Инга: Здравствуйте. Вы, должно быть, китаец?
Маса (Фандорину): Ано ката ва нани-о иима-сита
ка?
Фандорин: Нет, сударыня. Маса — японец. Он не
очень хорошо понимает по-русски. Ещё не выучился, но старается. Каждый день
выписывает из словаря по двадцать русских слов, но пока дошёл только до б-буквы
«Д».
Маса: Доворьно дурацкая дорога. Борьшие
буераки. Дрозьки дрянь. (Снова кланяется. Косится на Глашу. Вдруг подбрасывает
канотье, которое несколько раз переворачивается в воздухе и опускается ему на
макушку.)
Фандорин: Маса, ямэтэ окэ! Извините, господа.
Маса в последнее время увлекается фокусами. (Замечает веер на столе, подходит.)
Невероятно! Всё-таки раздобыл! Настырный был господин — ох, ради бога,
п-простите.
Маса: Хо! Хонто дэсьта! Данна, инъё-но-сэн-су!
(Молитвенно складывает руки, кланяется ещё ниже.)
В группе стоящих у кресла шевеление: пользуясь
тем, что Фандорин и Маса поглощены созерцанием веера, они переглядываются, как
бы безмолвно дискутируя, следует ли обратить внимание чиновника на мертвеца.
Нотариус жестом показывает: не сейчас, позже.
Слюньков: Господин Фандорин, покойный
Сигизмунд Иосифович просил вас прибыть сюда в этот печальный день и, так
сказать, разрешить законное недоумение наследников относительно этого странного
предмета.
Фандорин: Ах, вот оно что. А я, признаться, не
мог понять… Мы ведь с господином Борецким почти незнакомы. Виделись всего
однажды. Это было ровно год назад.
Ян: Но год назад дядя был в Японии.
Фандорин (всё ещё поглощённый созерцанием
веера): Я, представьте, тоже. Служил в д-дипломатическом представительстве.
Имел с господином Борецким любопытнейший разговор. Кажется, он был
коллекционером, причём из страстных?
Лидия Анатольевна: О да! Сигизмунд был большим
оригиналом. Он нажил миллионы на железных дорогах, но столько тратил на свои
причуды! Ещё неизвестно, много ли денег после него осталось.
Станислав Иосифович (поспешно): Разумеется,
брат имел полное право распоряжаться капиталом по собственному усмотрению.
Ян: Так что у вас с ним был за разговор?
Фандорин: В Иокогаму он приплыл из Китая.
Долго искал там эту реликвию и выяснил, что она ещё триста лет назад попала в
Японию, хранится в одном тамошнем монастыре. Ко мне господин Борецкий обратился
по совету нашего посланника. Видите ли, я в посольстве слыл совершенно
объяпонившимся субъектом. У меня имелись обширные знакомства в т-туземных
кругах. Знал я и настоятеля того монастыря. Помню, меня поразила ажитация, в
которой пребывал господин Борецкий. Когда он говорил о веере, у него дрожал
голос. Насколько я понял, за веером охотились коллекционеры разных стран, и
Сигизмунд Иосифович очень боялся, что его опередят. В Китае он приобрёл святыню
— свиток, имеющий для монастыря огромную ценность. Господин Борецкий надеялся,
что монахи согласятся обменять веер на этот свиток. Я написал отцу настоятелю
рекомендательное письмо. Вижу, что обмен состоялся.
Инга: Но что же в этом веере такого ценного?
Он очень древний?
Фандорин: Да. Но дело не только в этом. Этот
веер, видите ли, волшебный.
Звучит МТВ. <Музыкальная тема волшебства,
которая будет звучать всякий раз, когда действие принимает мистический
оборот.>
Ян: Так и знал, что какая-нибудь чушь.
Инга: Волшебный?
Лидия Анатольевна: В самом деле?
Все приближаются к столу.
Фандорин: Во всяком случае, так г-гласит
предание. Вы позволите? (Осторожно берёт веер, разворачивает. Читает иероглиф с
белой стороны.) «Ян».
Ян (вздрогнув): Что? Простите, разве мы
знакомы?
Слюньков: Ах, господин Фандорин. Это моя вина.
Я должен вас познакомить. Это Ян Казимирович Борецкий, племянник покойного.
Веер завещан ему. Станислав Иосифович, брат покойного. Лидия Анатольевна, его
супруга. Инга Станиславовна, их дочь. Мистер Диксон, Роберт Андреевич —
домашний доктор. Там слуги: камердинер Фаддей, личный лакей… м-м-м… Аркадий.
Это вот горничная… Как тебя, милая?
Глаша: Глаша.
