Они прошли к ней в комнату.
Насколько Ной мог припомнить, здесь ничего не изменилось. Только альбом с кровати исчез, а напротив окна, повернутый в сторону улицы, стоял мольберт, и лежали на комоде плошки с краской.
— Ты рисуешь? — спросил Ной.
— Да. Так. Надо же чем-то заниматься. В Поиске теперь сплошные перемены, и я пока не у дел.
— Что за перемены? Тебя уволили?
— Нет. Еще нет. Просто теперь оперативный отдел занимается обустройством каких-то баз вокруг Города. Караско, Танк и Колотун целыми днями там, а я вот сижу и жду. Караско говорит, как только оборудуют первую базу, найдут там дело и мне. А у тебя как?
Опуская подробности, Ной рассказал ей, как устроился в Лаборатории. Рассказал о Декере, о машине и едва удержался, чтобы не упомянуть о новой исповедальной группе. Тут он осекся и замолчал. Он чувствовал себя добрым вестником, и совсем не хотел расстраивать Мамочку рассказом о Лайле и предстоящей помолвке. Почему-то он был уверен, что она расстроится.
— Как здорово! — оживилась она. — Я так рада за тебя! Эти новости нужно отпраздновать!
Она встала с кровати, на которой они с Ноем устроились, и хотела выйти из комнаты, но он удержал ее, поймав за руку чуть выше локтя.
— Подожди, это еще не все. Есть новости и для тебя.
Она села. Ной опустился перед ней не корточки и взял ее ладонь. Мамочка не попыталась высвободиться. Она смотрела ему в лицо и улыбалась.
— Я договорился о месте для тебя, — сказал Ной. — Ты будешь работать в Лаборатории. Декер мне обещал.
— Боже мой! Ной, спасибо! Спасибо тебе огромное! Ты это сделал, не могу поверить!
— Я обещал.
— О, если бы хотя бы половина обещаний в моей жизни исполнялись, я была бы совсем в другом положении!
Она обняла его голову и прижала к себе.
— Ты такой хороший, Ной. Такой хороший.
Сердце у Ноя заколотилось, все слова разом выпорхнули у него из головы, он словно сделался пустым, а потом стал наполняться ей — ее теплом, запахом ее тела.
Она отпустила его, и он сел на полу. Мамочка улыбалась. Ной улыбнулся в ответ.
— Я хочу знать твое имя. Настоящее, — сказал он.
— Зачем?
— Нужно записать тебя в список. Иначе не пустят.
— Имя, — повторила Мамочка. — Знаешь, меня по имени зовет только мама, но она… Она теперь часто путает. Я от него отвыкла, даже не знаю, отзовусь ли, если услышу… Меня зовут Мария. Мария Звягинцева.
— Мария, — сказал Ной. — Привет, Мария.
— Привет, Ной!
Она помолчала минуту.
— Ты принес мне такие новости, я просто должна тебя чем-то отблагодарить.
— Ничего не надо. Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо.
— Мне хорошо! Правда — очень хорошо! Знаешь что? Давай я тебе погадаю, а?
Ной нахмурился.
— Ты умеешь гадать? Я не знал…
— Да не бойся, глупенький! Ничего в этом плохого нет! Попы зря пугают. Это, как игра. Ничего особенного. Дай руку!
Ной повиновался. Мамочка повернула его ладонь к свету и, хмуря лоб, стала рассматривать, водя по линиям тонким пальцем. Смотрела она долго, улыбка на ее лице медленно таяла.
— Что? Что-то не так? — спросил Ной.
— Странно как-то. Несуразица какая-то.
— Что там?
— Там… Только ты не относись к этому серьезно, ладно? Это просто игра.
— Хорошо. Не переживай, я не впечатлительный.
— Ну да.
Мамочка снова посмотрела на его ладонь.
— У тебя странная линия жизни. Вот смотри — сначала она идет ровно, а потом — тут, тут и вот тут — прерывается и поворачивает в сторону. В твоей жизни произойдет три поворота, каждый из которых поставит тебя перед смертью. Ты преодолеешь их, но они изменят твою жизнь.
— А после поворотов?
— Дальше все ровно до тех пор, пока линия жизни не исчезает, сливаясь с линией судьбы. Это здесь.
— Что это значит?
— Не знаю, я никогда раньше такого не видела. Зато — вот! — у тебя будет ребенок! И большая любовь!
Мамочка озорно улыбнулась.
— Скоро. Очень скоро!
Ной подумал о Лайле и тут же отмел эту мысль. Любовь к ней нельзя было назвать большой. Он недоверчиво хмыкнул.
— Линии жизни и судьбы пересекутся, когда ты будешь очень далеко от дома, — продолжала Мамочка. — Тебе предстоит дорога. Вот она. И еще — ты будешь… капитаном.
Она подняла на Ноя удивленные глаза.
— Капитаном корабля.
Несколько секунд они смотрели друг на друга, а потом прыснули смехом.
— В жизни не слышал ничего более дурацкого! — заявил Ной. — Это надо же — капитан корабля!
— Это ладони у тебя дурацкие! — парировала Мамочка.
Они еще долго смеялись, подтрунивая друг над другом, а потом Мамочка предложила Ною остаться на ужин, чтобы отметить хорошие новости. Он посмотрел на часы.
— Уже поздно. Мне пора. Мама будет беспокоиться.
— Да, конечно, иди. Сейчас даже по Городу стало опасно ходить, люди такие страшные вещи рассказывают. А уж по Дороге и подавно. У вас там спокойно? В Квартале?
— Спокойно.
— Ну и слава Богу!
Ной поднялся и взял ее за руку.
— Приходи завтра к главному зданию Лаборатории. Я внесу твое имя в список на проходной. Поднимешься к секретарю Декера, там тебе скажут, что делать.
— Спасибо, Ной! Ты настоящий друг.
Ее слова напомнили ему про Ушки. Отправляясь к Мамочке, он хотел спросить о нем, но, к своему стыду, совершенно позабыл.
— Как там Ушки? Ты что-нибудь знаешь о нем?
— Знаю.
Она погрустнела. Выпрямилась.
— Он выжил, теперь опасности нет. Правда, ему сделали еще одну ампутацию. Точнее — две, на обеих руках. Теперь Ушки будет калекой. Я видела его с замотанными культями… Ной, они такие короткие!
Мамочка опустила голову и беззвучно заплакала, только тряслись худые плечи. Ной опустился рядом и обнял ее.
— Не плач. Он жив. Это самое главное, что он живой. Все остальное можно исправить.
— Правда? — спросила она. — Ты правда так думаешь?
— Да.
Он не выпускал ее, пока не высохли слезы. Они сидели в тишине и слушали, как за стеной ворчит и вскрикивает неразборчиво старая женщина.
Глава 15. Я грешен, отче
Отношения с Симоном Декером не сложились с самого начала. Не пример увидел сын всемогущего начальника Лабораторий в Ное, а соперника. Отчасти в этом был виноват и сам Ной, в котором молчаливое недовольство порядками в Городе все явственнее сменялось открытым неприятием. Он отдавал себе отчет, насколько это несвоевременно и даже опасно, но изменения в характере, зревшие долгое время и получившие импульс к росту после возвращения из экспедиции, уже не поддавались контролю. Те ценности, что были заложены в нем стараниями матери, школы и общественным мнением: карьера, будущее благополучие, благопристойность — словно износились и стали казаться чем-то мелким, ненастоящим. Ною было трудно оставаться в прежних рамках, он поднялся над ними и мог видеть происходящее со стороны — мышиную возню, где среди обычных серых мышек оказалась наглая, здоровая крыса — Симон Декер.
