Они схлестнулись во время первого собрания новой исповедальной группы.
Ничто не предвещало грядущей бури. Батюшка Даниил, высокий, сухой, благообразный старик вел собрание с тем осторожным тактом, который обнаруживают маленькие люди на больших, но номинальных должностях. Он представил новичков, а затем дал им слово. Лайла произнесла свой текст уверенно и ровно, как сделала это на первом, памятном для Ноя собрании. Только теперь в ее стандартную формулу угодил и он сам, в качестве жениха. Ной тоже говорил спокойно, отстраненно, словно читал на другом языке, смысла слов которого никто не понимал. И не стремился понять.
Говоря, он время от времени посматривал на Симона, который, развалясь в кресле, нагло и ничуть не смущаясь, пожирал глазами Лайлу. На Ноя он не обращал ни малейшего внимания. Симон был красив и похож на своего отца, но, унаследовав от него внешность и породу, не взял ни спокойного достоинства, ни сдержанности. Он выступал недвусмысленной иллюстрацией противоборства страстей. Его выдавал взгляд, прямой и вызывающий, нервно поджатые тонкие губы; вся его фигура, его поза говорили об откровенном пренебрежении любыми правилами.
После традиционного приветствия новых членов группы, батюшка спросил, кто желает отрыть собрание. Едва он произнес последнюю фразу, Декер подал голос.
— Я скажу!
Никто не возразил. Все сидели молча и смотрели на него. Ной подумал, что они похожи на волчью стаю, в которой Симон был вожаком. В глазах собравшихся не было уважения или страха, скорее любопытство. Любопытство того рода, которое бывает у толпы, предвкушающей драку. Даже не драку — простое избиение. Они ждали развлечений, и Симон готов был их предоставить.
Он посмотрел на Ноя, словно впервые с начала собрания увидел его и, больше не сводя с него глаз, заговорил.
— Я не терплю выскочек. Не терплю людей, которые лезут туда, куда их не звали и мнят о себе Бог знает что. Я не терплю, когда ничтожество, ничего из себя не представляющее, получив поддержку сильного, почему-то считает, что и само становится таким же. Не терплю дураков, уверенных в собственной неуязвимости, считающих, будто имеют на что-то право, будто что-то значат, тогда как, на самом деле, они — быдло.
Он перевел взгляд на батюшку Даниила.
— Я грешен, отче. Мне не хватает смирения.
Ной почувствовал, как вспыхнула кожа на лице. Симон даже не потрудился как следует завуалировать свое неприятие. Он лишь придерживался необходимых рамок исповеди, и не более того. По правилам, то, что говорилось на собрании, должно было иметь форму покаяния, и Симон выдержал ее, балансируя на самой грани, но цель его проступала ясно и к покаянию отношения не имела — он хотел оскорбить. Поставить на место выскочку-оборванца, высказать сразу и предельно точно свое отношение. Неожиданно для себя, раньше ему такое в голову не приходило, Ной почувствовал желание ударить его. Прямо в тонкие кривящиеся губы. Разбить их в кровь. Это был бы самый правильный ответ такому, как Симон Декер.
Его колена тихонько коснулась рука Лайлы. Она уловила порыв и предупреждала — нельзя. Это разозлило его еще больше.
Когда Симон закончил, повисло напряженное молчание. Глаза собравшихся сосредоточились на Ное. Вожак показал свое отношение и указал ему место, теперь новичку предстояло либо смириться и войти в стаю презираемым волчонком, либо вступить в борьбу.
Ной заметил взгляды, которыми обменялись батюшка и царственная Елена, дочь главы городского Совета. Тот словно спрашивал ее о чем-то, и она, помедлив несколько мгновений, легким кивком дала свое согласие.
Батюшка Даниил встал и произнес длинную речь о необходимости усмирять гордыню, о добродетели скромности и о терпимости. Ной слушал эти общие слова, которые, словно змеи между камней, скользили, не касаясь ничего конкретного, и ждал. Когда батюшка закончил и вновь спросил, кто хочет говорить, он поднял руку.
И снова почувствовал предостерегающее касание Лайлы, но стал на него реагировать. Симон хотел определенности в их отношениях — он ее получит. Батюшка кивнул, разрешая ему говорить. Ной встал.
— Я новичок среди вас, поэтому, в самом начале, хочу поблагодарить за теплый прием. Исповедальная группа, это семья, духовная семья — нечто много большее, чем круг друзей. Это готовность выслушать, понять и принять, помочь.
Ной перевел взгляд на Симона. Тот ждал.
— Я слаб. В этом моя беда, — продолжал Ной. — Я ищу и не нахожу в себе смелости помочь тому, кто в беде. Тому, кто ошибается и сворачивает с благого пути на темную тропку. Я вижу человека, который ставит себя выше остальных; человека, которому нет дела до Божьих заповедей; человека, который в пустой гордыне проносится по жизни, словно летит на машине по Дороге, и на все ему наплевать. Появись на его пути прохожий, гордец не остановит свою гонку. Он может убить его, а может и нет, и это зависит не от его воли, его выбора, его веры — а от слепого случая. Я вижу человека, который не способен понять, где проходит грань между добром и злом. Слепого, злобного, никчемного человека. И я не могу заставить себя взять его за руку, сделаться ему другом, помочь стать самим собой, а не пустой игрушкой противоречивых страстей. У меня нет на это душевных сил. Я не могу простить его, а значит — не могу помочь. Я грешен, отче. Дух мой слаб.
Ной сел.
Симон подался вперед и сжал подлокотники кресла.
— Что ж, Ной, — быстро заговорил батюшка Даниил. — Я рад, что ты так откровенно рассказал нам о том, что гложет твою душу. Я приветствую это. Но, вместе с тем, я вижу, что не хватает тебе не только душевных сил, но и еще одной важной вещи — сдержанности. Подумай над этим. Любой мир, каким бы несовершенным он нам ни казался, можно менять, лишь изменив прежде себя.
Ной его не слушал, он смотрел на Симона. Теперь он знал точно, в этом не было никаких сомнений, что тот никогда не станет ему другом или хотя бы добрым знакомым. С этой самой минуты они — враги. Если бы Ной рассчитывал на какое-то будущее в Городе, это могло бы стать катастрофой. Ничего не желая и не имея этого будущего, теперь Ной даже наслаждался.
Далее собрание продолжилось под негласным руководством Елены. С помощью батюшки, она вернула разговоры в обычное безопасное и бессмысленное русло. Она дала понять всем, что дальнейшее выяснение отношений не будет происходить здесь. Ее послушались, и все пошло своим чередом.
За весь вечер Лайла не произнесла ни единого слова.
Когда они покинули собрание и шли к машине, она сказала.
— Это было очень глупо, Ной. Очень глупо.
— Он хотел меня унизить. Я не собираюсь этого терпеть.
— Если ты хочешь достигнуть вершин здесь, в Городе, тебе придется вытерпеть и не такое. Ты нажил себе сильного врага, не имея еще ни одного сильного друга. Нет ничего хорошего в том, что ты устроил. Ну зачем ты на него полез?
Позади них заревел двигатель и вспыхнул свет. Они едва успели остановиться — в полуметре от них пронеслась машина Симона Декера и, сверкнув тормозными огнями, скрылась за поворотом.
