— Почему?
— Она довольно сильно картавила, особенно на собраниях. В последнее время стало получше, а тогда совсем плохо было. Все время бормотала про себя скороговорки, думала, что это поможет.
— Помогало?
— Почти нет, а когда волновалась, ее вообще трудно было понять. Часто она волновалась. Беспокойная была. Все к сердцу принимала. Ко мне в группу она попала после того, как устроилась общественной нянькой. Возилась с малышами, которые сами едва только начинали говорить. Родители любезны, для своего ребенка ничего ведь не жаль, так что она не бедствовала. Хорошая работа. И многие это понимали. К несчастью для Мамочки.
— Почему к несчастью?
Ной знал ответ на этот вопрос, но чувствовал, что Колотун ожидает его. Тому хотелось выговориться, это ясно читалось в его голосе, в том, с какой горечью он произносит слова.
— Ты знаешь такое выражение: «Место под солнцем»?
— Да. Растению нужно место под солнцем, чтобы расти.
— Не только растению. Всем. Но вот проблема всегда возникает одна и та же: мест таких мало, а желающих занять их — много. За место под солнцем нужно бороться, потому больше шансов всегда имеют те, кто пробивается к нему самостоятельно. Мамочка была не такой.
— Да уж…
— Да уж. Ее с самого начала там травили. Стали на нее жаловаться, дескать, не подходит для работы. Сама говорить не может, чему детей научит. А с детьми-то у нее все нормально было, это с коллегами сволочами она срывалась. Очень ее доставали. Каждый день. Все время. Ее у нас в группе жалели, но что поделать?
— Мамочку поперли?
— Конечно. Добились комиссии, та назначила ей срок аттестации. Дали Мамочке две недели на подготовку. Черт, я как вспоминаю, у меня до сих пор внутри все клокочет. Она повторяла свои скороговорки бесконечно, она училась правильно дышать, она читала на собраниях стихи, а мы все перебивали ее, заставляя сбиваться и начинать снова. Групповые исповеди превратились в тренировки. Ей очень трудно это давалось, но прогресс был просто удивительный.
Колотун немного помолчал, ковыряя в костре кочергой.
— В тот вечер собралась вся группа. Мы сидели и ждали. Мамочка пришла как обычно. Вовремя. Села. Посидела немного и разрыдалась.
— Прокололась на комиссии?
— Не просто прокололась. Она туда пришла, ей стали задавать вопросы, а она молчит. Молчит и все. Чувствует, что не может сказать. Рот открывает, и не может.
Завозилась Принцесса. Она отставила в сторону свою тарелку, придвинулась к Ною, прижалась к нему потеснее и закрыла глаза.
— И ничего нельзя было сделать? — спросил Ной.
Колотун покачал головой.
— Некоторое время я рыпался. На самом деле, Церковь в Городе может сделать очень много. Но не в этом случае.
— Тебя не послушали?
— Слушали. Очень внимательно. Очень сочувственно. А потом начинали нести такую ахинею, что я просто терялся. Выходил в полной уверенности, что все правильно, что с Мамочкой поступили справедливо, а я идиот… За словами можно упрятать все, Ной. Любую подлость — все. Только, видя Мамочку, я снова приходил в себя. Вот в то время я и подумал: на кой ляд мне нужна такая Церковь, которая способна оправдать все, что угодно? Я увидел, для чего нас готовят — вылизывать дерьмо тех, кто нас кормит. Вот так… С отцом разругался. Вдрызг.
Колотун усмехнулся и снова покачал головой.
— И ты ушел в Поиск?
— Да. Хотя, вобщем-то, случайно. Попалась на глаза вакансия священника в оперативном. Пошел ради интереса узнать и встретил Ушки. Тот как раз группу набирал. Вот я, недолго думая, подписал и себя, и Мамочку.
— Все-таки священником.
— Это из-за отца. Так и не успел я с ним помириться. Его лопастью ветряка задавило. Они с матерью возвращались с группового, когда эта штука завалилась. Отца насмерть, а мать еще двое суток прожила.
Колотун помолчал, пошуровал кочергой.
— Вот такая сказка на ночь.
Ной не ответил.
— Поганое ощущение. Вроде и поступаешь правильно, а чувствуешь себя полнейшей сволочью… Ладно. Хватит сидеть. Уже поздно, спать надо. Завтра новый переход.
Он подложил еще полено.
— Идите. Я пока подежурю.
Ной повернулся к Принцессе. Она беззвучно спала, уткнувшись ему в плечо.
— Давай сначала мы.
— Хорошо. Вы так вы. Вот возьми, — Колотун протянул ему механический хронометр. — В два разбудите.
— Ага.
Колотун поднялся и выгнул затекшую спину.
— Сейчас тулуп вам принесу.
Ночь была темная и тихая. Тьма обступила костер, и как ни всматривался Ной, он ничего не мог разобрать за пределами освещенного круга. Холод постепенно пробирался под тулуп, и Ной крепче прижимал к себе Принцессу, чувствуя, как ее тепло гонит прочь ночной озноб. Вокруг них раскинулся черный, пустой и враждебный мир — многие километры стылой земли. Если они не удержатся вместе, эта земля поглотит их, превратив, как и многих других в снег и лед под снегом.
Глава 24. На снегу
Могилки
Ной стоит посреди разгромленной прихожей. Обвалившаяся часть крыши лежит перед ним грудой заснеженных обломков. Наметенные за много лет сугробы поднимаются в половину человеческого роста, под ними угадываются тумбочки и остатки шкафа. Возле самой двери снега нет. Ной осторожно перебирается через завал и оказывается на кухне. И там все то же самое: провалившаяся крыша; гнилые обои, кусками отстающие от стен; упавшей балкой разломанный надвое обеденный стол; грязный, но неплохо сохранившийся холодильник. Ной не собирается в него заглядывать — ему хватило впечатлений в предыдущем доме.
В Могилках царит полное запустение — мертвые дома, мертвые вещи, ржавые железные кровати, битая посуда, истлевшая, смерзшаяся в ле комья одежда. Принцесса отказывается заходить в дома, ничего не говорит, только мотает головой.
Ной тычет носком ботинка в перевернутый стул и слышит голос Колотуна с улицы.
— Эй, иди-ка сюда!
Колотун ведет их на край поселка. Там, подпертый с одной стороны домами, а с другой замерзшей речкой возвышается пологий холм. На его вершине — черный крест. Они поднимаются и останавливаются возле него.
Крест поставлен недавно. Скорее всего, несколько лет назад. Дерево, из которого он сделан, все еще в относительном порядке. По контрасту с домами, крест кажется живым.
— Сверхдальняя номер девяносто один, — говорит Ной. — Они поставили?
Колотун кивает.
— Все найденные тела надлежит придавать земле, — говорит он. — Немало могил мы выкопали в свое время.
Ной замечает на перекрестии какие-то знаки. Приглядывается, и узнает в них две цифры: «3» и «1».
