Печальная улыбка осветила лицо молодой женщины.
– Это точно. Винсент вместе с нашим дорогим президентом вполне могли бы переправить меня туда еще до того, как все это началось.
– Ты же знаешь, что двойняшкам нельзя пока отправляться в такое далекое путешествие, – сказала Людмила, по-прежнему державшая маленького Эндрю на руках и поминутно заглядывавшая в коляску, где мирно посапывали две девчушки, не обращая внимания на окружающий гвалт.
– Ты права, – обратилась Таня к Кэтлин, повышая голос, чтобы ее услышал отец, стоявший поблизости вместе со своим штабом. – Все мужики – порядочные свиньи.
Калин взглянул на дочь в притворном негодовании, в то время как его штаб был явно шокирован.
Переглянувшись с Кэтлин, Таня выдавила из себя улыбку. Обе они пустословили, чтобы заглушить свой страх.
– Пора.
Обернувшись, Кэтлин увидела Майну, подходившего к Калину. Лицо его осунулось от недосыпания и усталости.
– Ты проделал гигантскую работу, сынок, – произнес Калин с искренней благодарностью. – Как и все вы. Я говорю не как президент, а как отец того мальчишки, который сейчас в Риме. Спасибо вам за чудо, которое вы совершили.
Шагнув вперед, он обнял Джона одной рукой и крепко прижал к себе по русскому обычаю. Майна несколько смущенно принял эту отеческую ласку, затем сделал шаг назад и отдал президенту честь.
Кэтлин тоже подошла к офицеру л взяла его за руку:
– Да храни тебя Бог, Джон. Я задержалась здесь, чтобы проводить последний поезд.
– Благодарю вас, мадам.
– Ну вот. По-моему, мы всегда были на «ты».
Он устало кивнул и, направившись к последнему составу, стоявшему на запасном пути, помахал им рукой.
Паровоз дал громкий свисток, вызвавший вопль восторга со стороны Эндрю и пронзительный писк из детской коляски. Поезд тронулся, и Джон вскочил на подножку первого вагона.
Из кабины машиниста высунулась физиономия Фергюсона, он махнул им рукой на прощание. Паровоз медленно прокатил мимо них, выбросив из трубы сноп искр и оставив позади себя дымовой шлейф. Все вагоны и платформы состава были до предела забиты бойцами 21-го Суздальского полка и 8-й батареи. Владевшее ими с самого утра радостное возбуждение несколько улеглось, и они с волнением и торжественностью отдавали честь своему президенту. Калин стоял, сняв цилиндр и прижав его к груди.
«Господи, а он ведь и вправду становится похожим на Линкольна», – подумала Кэтлин, взглянув на Калина сбоку.
Вот и последний вагон. На задней площадке в одиночестве стоял молоденький офицер.
– Не беспокойтесь, мистер президент! – крикнул он. – Мы все вернемся обратно.
Поезд нырнул под арку ворот и исчез за стеной. На вокзале воцарилась тишина, нарушаемая лишь отдельными женскими всхлипываниями.
Приблизившись к Калину, Кэтлин увидела, что у него в глазах тоже стоят слезы.
– Я хотел взглянуть каждому в лицо, каждого благословить, вдохнуть в них уверенность, – негромко сказал он. – Но, помоги мне Господь, я ведь знаю, что многие из них никогда не вернутся домой.
Он замолчал, и Кэтлин, которой передалась его боль, тоже не могла произнести ни слова, подавить свой собственный страх и утешить Калина, заверив его, что он сделал все, что мог.
– Теперь я понимаю, почему ваш Линкольн выглядит на всех портретах таким печальным, – сказал Калин тихо, смахнув с ресниц слезы и придав лицу решительное выражение. Он медленно надел цилиндр и произнес ровным тоном: – Ну что ж, дорогие мои, пошли домой. Эндрю, вырвавшись от Людмилы, подскочил к деду и протянул ему руку. Калин взял ее в свою, и они бок о бок направились вдоль платформы. Зрелище было настолько патетическим, что Кэтлин с трудом удержалась от того, чтобы не разрыдаться.
– Приходи к нам на обед, – сказала Людмила, обняв ее за плечи.
– Спасибо, с удовольствием, – прошептала Кэтлин.
– Итак, они отбыли, – послышался голос. Из городских ворот появился кряжистый мужчина в сопровождении небольшой группы.
– Ну конечно, именно теперь его и следовало ожидать, – проговорила Таня, поравнявшись с Кэтлин.
– Да, сенаторы, они отбыли, – отозвался Калин, продолжая двигаться прямо вперед, так что Михаилу пришлось сделать шаг в сторону.
– Убежден, что вы с Кином так мудро продумали план кампании, что она просто обречена на успех, – произнес Михаил, повышая голос, чтобы его услышало как можно больше людей.
– Все в руках Господних, – ответил Калин. – Одному Кесусу известно, чем это все кончится.
– К сожалению, Кесус не спустился сюда, чтобы вразумить нас, добрых граждан, так что нам приходится полагаться исключительно на вашу мудрость. – Поколебавшись, Михаил взглянул на Кэтлин и Таню и добавил: – И разумеется, нашего дорогого Кина, а также вашего зятя, римского посланника.
– У меня не вызывает сомнений боеспособность нашей армии, – откликнулся Калин. – Она доказала ее, освободив нас.
Кэтлин не могла не улыбнуться намеренной двусмысленности этой фразы.
Михаил не сразу нашелся что ответить на замаскированную колкость.
– О, я тоже восхищаюсь нашей армией и молюсь за ее победу, – наконец сказал он, в то время как Калин продолжал свой путь. – Но я также думаю, что это немного другая война, Калин. Если бы кое-кто не ударился в амбицию и не понастроил бы железных дорог из собственной прихоти, то нам вообще не пришлось бы посылать своих детей на войну.
– Если вы хотите обсудить этот вопрос, то сенат – самое для этого подходящее место, – сказал Калин, не оборачиваясь. – Всего хорошего, сенатор Михаил Иворович.
Михаил был разозлен тем, что его осадили. Он явно рассчитывал устроить шумную дискуссию среди толпы и заронить тревогу в сердца людей, только что проводивших своих близких. И отчасти ему это удалось, что было видно по их обеспокоенным лицам и по тому, как они начали перешептываться. «Вечером об этой словесной перепалке будут судачить во всех трактирах», – подумала Кэтлин.
Идя позади Калина вместе с Таней, катившей коляску, она обернулась к Михаилу, высокомерно взиравшему на нее.
– Чтоб тебе в аду сгореть, ублюдок, – прошептала она ему чуть слышно, улыбаясь лучезарной улыбкой.
Михаил чуть не задохнулся от ярости.
– Ну что же ты стоишь, трус, – прошептала Кэтлин. – Давай, напади на беременную женщину прямо на улице. Это будет поступок, достойный доблестного победителя тугар.
Побагровевший Михаил мог лишь в бессильном гневе смотреть, как она шествует мимо с нескрываемым удовлетворением на лице.
– Эндрю следовало бы послать ко всем чертям эту амнистию и повесить его на первом попавшемся суку, – спокойно заметила она Тане, восхищенно глядевшей на нее.
