Беглецы говорили и о пирах, для которых сотни и тысячи пленников отправлялись в ямы, а потом оказывались на обеденном столе. Старое правило об умерщвлении двух из десяти для стола хозяев больше не действовало. Мерки решили уничтожить всех людей на своем пути.
Он понимал, что враги придут, и на сей раз это будет война не на жизнь, а на смерть, война до полного уничтожения одного из противников.
– Знаешь, если бы Эмил увидел тебя сейчас, его бы кондрашка хватил.
Эндрю повернулся и увидел стоящего у него за спиной Ганса Шудера, который с упреком смотрел на него.
Эндрю ничего не ответил и снова отвернулся.
– Как твоя лихорадка? – спросил Ганс, подойдя почти вплотную.
– Нормально.
Упоминание о болезни заставило его вспомнить, что он действительно еще слаб. Несмотря на все меры по искоренению тифа, предпринимаемые доктором Вайсом (надо сказать, что в Суздале он почти сумел справиться с этой болезнью) в военных лагерях, заболевали очень многие. Эндрю поежился, пытаясь скрыть озноб.
– Сынок, почему бы тебе не пойти в дом? Поезд уже скоро придет, а тебе надо отдохнуть.
Эндрю усмехнулся и взглянул на своего старого учителя. Темные глаза Ганса Шудера окружала сетка морщин, еще более глубокие морщины пролегли от крыльев носа к уголкам рта; борода была пегой от седины. Ганс встал поудобнее, постаравшись перенести тяжесть на левую ногу, – правую ему прострелил снайпер мятежников под Колд-Харбором. У всех имелись такие сувениры – шрамы, неизвлеченные пули, воспоминания, и Эндрю на минуту почудилось, что он сжимает пальцы левой руки. «Рука-призрак», как называли это старые солдаты. Хотя рука была отнята почти до локтя, иногда он чувствовал ее, как будто она была на месте. Он рассеянно дотронулся до пустого рукава, почти ожидая, что рука, потерянная под Геттисбергом, каким-то образом возродилась в новом мире.
Он почувствовал боль, но постарался отвлечься от нее, не осознавая, что, когда он глубоко задумывается о чем-то, его правая рука автоматически начинает поглаживать обрубок левой.
Посмотрев на Ганса, он слабо улыбнулся.
Хотя Ганс теперь командовал всей суздальской армией, как и сам Эндрю, он по-прежнему носил синюю форму с сержантскими нашивками. Сейчас, правда, ее скрывал старый потрепанный плащ. Ганс не расставался с Эндрю с самого начала, оберегая его, обучая искусству командовать и убивать, а потом отступил в сторону, позволив ему формировать новую нацию, дать ей надежду на освобождение от владычества орд.
– Мне просто надо было глотнуть свежего воздуха, Ганс, – наконец произнес Эндрю. – Я вернусь через пару минут.
Ганс несколько раз, как собака, втянул носом воздух, словно пытаясь уловить какой-то запах.
– Скоро пойдет дождь, к концу дня потеплеет.
– Думаю, это последний снег в этом году, – безучастно ответил Эндрю.
Накануне внезапно началась буря, которая всех застала врасплох. Первые робкие ростки зелени были мгновенно завалены толстым слоем снега, небо закрыли тяжелые тучи. Он тогда подумал, что было бы совсем неплохо, если бы снова вернулась зима, и по глубокому снегу не смог бы пробраться ни человек, ни тем более лошадь. Еще один день даст им дополнительное время для подготовки. Но Эндрю тут же вспомнил, что такая погода была обычной для середины апреля в Мэне – потепление, а потом внезапные снегопады. Скорее всего, больше снега не будет и за месяц вся степь покроется густой травой. Наверняка в пятидесяти милях южнее, на той стороне холмов, где начинаются владения мерков, все уже зазеленело.
Ледоход на Потомаке прошел две недели назад. Эндрю слышал, как шумит весенний поток, унося с собой старые ветки и прочий мусор. В сотне ярдов от него вода вылизывала вырытые на берегу траншеи и бурлила вокруг камней, по которым можно было перейти реку. Он представлял себе всю позицию очень отчетливо, так как провел когда-то здесь немало времени. Этот брод был первым на почти сорокамильном пути реки к морю.
И вдоль всей реки надо было держать оборону, хотя людей здесь было очень мало. На реке возникло множество мелей, из-за которых в это время года броненосцы не могли маневрировать. Зато легкие суда, которых у врагов хватало, свободно пересекали реку во всех направлениях, и из них можно было соорудить понтонные мосты. Значит, отсюда до моря нужно строить линию обороны с бастионами и траншеями.
Вверх по реке на шестьдесят пять миль приходилось еще с десяток бродов, и возле каждого были защитные сооружения с тремя линиями обороны. Хотя к середине лета ситуация, конечно, изменится. Если не будет дождей, река обмелеет и превратится в грязную речушку, которую в любом месте можно перейти без особых усилий. Но к тому времени еще три корпуса солдат будут готовы к войне, а орде придется задуматься о том, как прокормить лошадей, потому что трава под жарким солнцем засохнет.
«К тому же у нас будет железная дорога, а у них – нет, – подумал Эндрю, подыскивая все новые и новые успокаивающие аргументы. – И вся надежда – только на нее». Он представил себе поезд, который скользит по рельсам, проложенным от Суздаля до переправы через Нейпер, и, пройдя по западному берегу реки через лес до станции Уайлдернесс, и наконец прибывает сюда. По этой линии регулярно ходили составы к морю, а также в противоположном направлении -на северо-запад, вдоль реки до бастиона номер сто десять в лесу. К бастиону номер сто отходила еще одна ветка железной дороги, она углублялась в лес на восток приблизительно на десять миль, а потом снова возвращалась к главному пути. Железнодорожную колею длиной триста миль проложили быстро – за минувшую осень и зиму. Стратегически железная дорога была очень важна.
А прямо впереди – холмы Шенандоа.
«О, как я хочу увидеть вас».
«Дражайшие».
Снег, наверное, идет и дома, в Суздале. Эндрю представил себе, как Кэтлин сидит у огня, укачивая Мэдди – Мэдисон – Мэдисон Бриджит О’Рэйли Кин. Какое длинное имя для малышки весом всего пятнадцать фунтов. Мысль о них наполнила его сердце болью. Все, что ему было нужно, это оказаться рядом с ними, провести целый день, ничего не делая, глядя на Кэтлин и малышку.
Ему стало холодно.
– Пойдем-ка в дом, сынок, скоро поезд.
Эндрю посмотрел на Ганса. Давненько он не называл его «сынком». Смешно, но сейчас это казалось почти странным. Ганс, по-прежнему его учитель, с самого начала военных действий был для Эндрю как отец. Именно под его руководством Эндрю удалось справиться сначала со свалившимся ему на голову командованием полком, а потом, в Валдении, – и всей армией. А теперь Эндрю с трудом представлял себя молодым профессором истории, который смотрел на военные действия широко открытыми глазами, как ребенок, оказавшийся в чужом мире взрослых и нуждающийся в отце. Ганс улыбнулся.
– Знаешь, у меня никогда не было сына. Наверное, я из тех, кто раз и навсегда женат на армии.
Эндрю кивнул, ничего не ответив.
– Я старею, Эндрю.
