— Он неплохо справляется, — великодушно сказал я. Сашка толкнул меня локтем; я сделал вид, что падаю в воду и грустно сказал:
— Юлька, дюша мой, паучи мнэ ищо ножик тудым-сюдым кыдат, да-а?
— И ты тоже балбес, — Юлька довольно беспощадно схватила нас за волосы и несколько раз столкнула головами. — Кинуть бы вас в воду, да вся рыба передохнет.
— Сидели бы вы с Зинкой в лагере, — сказал Сашка, потирая висок.
— Не дождёшься… Смирно сидеть, я ещё не достригла… Жень, ты чего?!
Стиханович, появившийся на берегу, шёл, спотыкаясь и локтем пихая пистолет-пулемёт. Ощущение было такое, что его контузило взрывом, мы даже решили, что на лагерь напали и повскакали на ноги.
Женька дошёл до нас и сел на траву. Поднял лицо — белое с синевой. Губы у него прыгали.
— Ты чего? — тихо спросил Сашка. — Женька, ты чего?
— Ребята… — Женька сглотнул. — Ребята, я сейчас рацию слышал… Ребята, фашисты Севастополь… взяли…
Уткнулся в сложенные на коленях руки — и плечи, обтянутые гражданской курточкой, запрыгали в беззвучном плаче.
— Врёшь, — сказал Сашка. — Ты врёшь! Ты врёшь, ссс…
— Это правда, — сказал я. Сашка развернулся в мою сторону, хватаясь за рукоять финки:
— А ты?!.
— Я знаю, — коротко ответил я. — Пошли в лагерь.
… — Последние части защитников города русской воинской славы во главе с генералом Новиковым под натиском превосходящих сил врага отошли на полуостров Херсонес и продолжают сопротивление… Разойдись.
Хокканен как-то нелепо взмахнул рукой и почти побежал к землянке. Строй продолжал стоять. Я видел, что многие плачут. Максим за моим плечом растерянно и странно безголосо спросил:
— А как же… там же могилы… Корнилов, Лазарев, Нахимов, Истомин
[34]
… как же они у фашистов…
— А вот так, — зло сказал я. С чего злиться-то? Я же знал, что всё вернётся на круги своя… но я злился. Страшно злился! — Может, они там туалеты устроят…
— Повтори! — Максим схватил меня за грудки, его губы побелели. — Что ты сказал, повтори!
— А чего им стесняться, если мы это позволяем?! Руки убери! — я отбросил его пальцы. Максим нацелился мне в ухо, я подбил его ногу и толчком опрокинул на траву.
— Хватит! — Сашка отбросил нас в стороны. — А ну!..
— Всё, — я поднял руки. — Макс…им, прости, я со зла.
— Да ничего, я понимаю, — сказал он и вдруг хлюпнул носом…
…Мы сидели в землянке молча. Снаружи. Это продолжалось уже довольно долго, и я очень хотел, чтобы нам вот именно сейчас опять дали задание… но только такое, где нужно и можно будет стрелять во врага. Наверное, примерно так же думали остальные, потому что Юлька вдруг встала, сжала кулаки, вскинула голову…
…Зовёт она тайно, звучит она глухо,
Но если ударит — то бьёт напролом!
Пчелою свинцовой вонзается в ухо
И красным пылает в ночи петухом!
— и мы уже в который раз зло подхватили, отстукивая ритм кулаками по нарам:
Бей врага, где попало!
Бей врага, чем попало!
Много их пало — а всё-таки мало!
Мало их пало, надо ещё!
Ещё!
Ещё!
У ребят были озверелые, фанатичные лица. И я чувствовал, что и у меня такое же. Именно в таком состоянии ложатся с гранатами под танк или направляют самолёт на вражескую колонну — когда в ушах колотит тараном: «Ещё! Ещё!! Ещё!!!» И, когда Юлька умолкла, я вскочил:
— Слушайте! Меня слушайте!
Вражеский топор вбит в избы венец…
А ты встань-повстань, старый мой отец!
И к плечу плечом, не ступить назад,
А ты встань-повстань, раненый мой брат!
Осветилась ночь, сея смерть вокруг…
А ты встань-повстань, раненый мой друг!
Над родным жнивьём бешеный огонь…
А ты встань-повстань, мой усталый конь!
Словно сметный вздох, чёрный дым — столбом…
А ты встань-повстань, мой сгоревший дом!
Стук копыт да вой — копья до небес…
А ты встань-повстань, мой спалённый лес!
Свищут тучи стрел, всё вокруг паля…
А ты встань-повстань, русская земля!
Ликом грозным встань солнца на восход —
А ты встань-повстань, вольный мой народ!
[[35]
Глава 30
— Вы, Илмари Ахтович, меня простите, но это немного глупо. Они нас бьют, они наступают, а тут мы им — сдавайтесь, мол! Да они посмеются и нашей листовкой подотрутся, тем более, что бумага у нас фиговая, не мелованная… Мягкая. И кому им сдаваться? Нам? Но они же отлично знают, что мы пленных всё равно расстреливаем. Куда нам их девать-то?!
Капитан Хокканен сердито засопел своей короткой трубкой и сердито посмотрел на меня:
— Ну а ты что предлагаешь?
— Никаких оскорблений и призывов к сдаче. Вообще никакой политики. Любой солдат, даже солдат победоносной армии, скучает по дому. У большинства немцев большие семьи и своих детей они очень любят. Вот и надо размножить такой текст… — я задумался, ожесточённо потёр нос. — Ну, что-нибудь типа… только по-немецки… «Папа, я жду тебя! Когда ты вернёшься из России?» Хорошо бы нарисовать мальчишку или девчонку, но это адский труд… Ещё можно — карту СССР и обозначить, какую часть территории они захватили, только честно — пусть посмотрят, какая это ерунда в сравнении с тем, сколько осталось, и подписать: «Сколько ещё собираетесь воевать?». Где-нибудь старые контурные карты взять — вон, в школах по сёлам валяются никому не нужные…
— Ну у тебя голова, — признал капитан.
— Я просто читал много…
Около входа в землянку послышались шум, смех и ввалился Сашка. Он был весёлый и вёл, обняв за плечи, Ромку и его приятеля Витюху, которые три дня назад ушли на разведку и запропали так, что мы изволновались. Мальчишки были в своём репертуаре — чумазые, в рванье, босиком, с сумками через плечо и улыбками во всю физиономию.
