У Хадамахи создалось четкое впечатление, что ради этого вопроса весь разговор и затевался. Но старый шаман тут же торопливо продолжил:
— Теперь новая напасть — зверье неведомое объявилось. Люди их дяргулями прозвали, волками красными. Говорят, сами мелкие, а страшные. Кто с ними встретился, от тех только горстка пепла осталась.
Господин жрец вдруг нервно затеребил кожаную бахрому на парке. Испугался? Больше на смущение похоже, будто знал он чего про тех красных волков.
— Тоже Мапа натравили. От их стойбищ дяргули лезут, выходит, их, медвежьих, лап дело! — твердо объявил Канда. И добавил: — Люди-то уж точно так подумают.
— Я еду на Буровую, — глухо сказал жрец и встал. — Объяснять младшим жрецам, что вместо работы на благо Храма им теперь придется ягоду по кустам собирать. Потому что шаман Канда нас припасами снабжать отказывается. — Он покосился на жрицу.
Канда только жестко ухмыльнулся в ответ — жрица дрыхла, еще и похрапывала, и не было ей дела ни до Буровой, ни до жреца.
— А в Столице и припасы, и тепло, и светло, и красота вокруг неописуемая… — мечтательно протянул шаман. — Упрямый вы, господин жрец! Как бы вам то упрямство не вышло боком.
— Все-таки угрожаете, — кивнул жрец. — Теперь и мне любопытно стало — с чего бы? Чем это, как вы сами говорите, жалкому шаманишке наша Буровая помешала?
Кровь бросилась старому шаману в лицо — он хоть и звал себя жалким шаманишкой, только никогда так о себе не думал! Ошибку совершил господин жрец, страшного врага нажил — да они и раньше друзьями не были.
Жрец подождал ответа, потом наклонился к шаману и, насмешливо улыбаясь, бросил ему в лицо:
— Думать, что жрец себя защитить не умеет — неправильно думать, — повернулся на пятках и зашагал к выходу. Вдруг остановился, оглянулся. — Задержался я у вас, торопиться надо. Передайте сынку старого Эгулэ, ждать я его не могу, а родне скажу, что он вот-вот появится. И мой вам совет — вы парня с приятелями долго не томите. Может, по-вашему, он и зверек… только их, таких, целое племя. Не считая недоеденных пока баб. — И вышел.
Напускное спокойствие слетело с Канды, точно деревянная маска после камлания. На лице одно выражение сменяло другое: страх, беспокойство, злоба, снова страх… Он сгреб с блюда очередную лепешку и впился в нее зубами с такой яростью, точно то была глотка непокорного жреца. Заорал, брызгая непережеванными кусками изо рта:
— Хуту! Где тебя носит, Эрликов сын!
— Братик нашелся… — процедила сквозь зубы Аякчан.
Послышался топот, и в покой ворвался стражник Хуту.
— Ты знал, что медведь, которого вы в лавке моей поймали, — Эгулэ сынок?
— Ну дык… — стражник поглядел на шамана с опаской, точно прикидывая, что бы тому было приятно услышать. — Бата его еще на воротах признал…
— Почему я об этом только сейчас слышу? — заорал шаман. — Почему этот неголубой знает, а я не знаю?
— Здесь так наших жрецов зовут? — недобро шепнула Аякчан.
— Девчонка, жена ваша младшая, его в ожидательный покой повела, там он их и увидел, — снова забормотал Хуту.
— Полудурки, — безнадежно выдохнул Канда. — Тащи всех троих сюда, быстро!
— И-и-и-и! — сзади донесся пронзительный свист, и в ледяную стенку врезался похожий на пучок кореньев дух.
— Понял уже, понял! — послышался неподалеку голос Донгара. — Ты бы еще позже явился! Уходим, Аякчан!
Свиток 14,
из которого понятно, каким полезным может быть умение торговаться
Тупоумно как-то, — думал Хадамаха. — Сперва сматываться через Черную реку да туманную муть между мирами, потом долго тащиться по ледяным коридорам, чтобы оказаться в том же покое, из которого сматывались!»
Разве что Донгара с ними не было — где и когда отстал черный шаман, Хадамаха приметить не успел. Шаман Канда так и сидел на шкурах у заставленного едой столика. Новым своим гостям он ни отвара, ни лепешек не предлагал и о здоровье не спрашивал.
— М-нн-э-э… — задумчиво тянул он, ведя заскорузлым желтым ногтем по выцарапанным на бересте надписям. — Соврал ты, выходит, медвежонок… Говорил, нет на тебе долгов. А как же нет, когда вот!
— Я у вас ничего не занимал, — глядя на старика исподлобья, буркнул Хадамаха.
— Не ты, так папаша твой! Вот уж кто в долгу — как жрица в Огненном шелку! А ну-ка, сочти нам! — бросил он приказчику.
Казалось, бедняга-приказчик прошел вместе с Хадамахой и его друзьями тайными путями земли, а потом еще пешим ходом по тайге. Был он неимоверно грязен, прилизанная косица растрепалась, штаны и торбоза вымокли до самого верха, но он торжествова-а-ал! В руках у него были опаленные Огнем, прокопченные берестяные свитки. Хадамаха не представлял, что можно торжествующе бубнить, но приказчик именно бубнил и именно торжествующе:
— Эгулэ из племени Мапа, вожак вышепоименованного племени Мапа, медведей…
— Людей-медведей, — недобрым голосом поправил его Хадамаха.
— Для своих медведей из все того же племени Мапа… — продолжал бубнить приказчик. — Взято со склада господина шамана Канды из расчета на Ночь нынешнюю: соли — десять пудов, да трав привозных, прессованных — семьдесят три кирпича, да наконечников для копий стальных — двадцать штук, да наконечников стрел — десять мерок, да скребков железных — две штуки, да котел большой, новый — одна штука, да ниток цветных для вышивания, да нарукавье женское серебряное…
Для мамы, понял Хадамаха. Ему сразу представилась смуглая рука в том самом серебряном нарукавье, натруженные пальцы с крепкими, уже не сводимыми мозолями на самых кончиках, и как они прикасаются к его волосам, и мамин радостный смех… Доберется он домой когда-нибудь? Он хочет домой, увидеть своих, у него уже вся душа выкрутилась, как старая коряга. Он бы бегом побежал отсюда до родного стойбища… А людям вокруг нет до его желания никакого дела вовсе! Они ладят свои дела, обманывают, наживаются, и голоса их звучат нешуточной опасностью, и им наплевать, что он просто хочет домой! И просить их бесполезно, и уговаривать — попробуй только, они лишь посмеются, да решат, что он слаб и, значит, можно его вовсе задавить!
Да он их просто порвет!
— Сдадена в обмен вожаком Эгулэ, что главный в племени Мапа, прошлодневная охотничья добыча все того же племени Мапа: шкур волчьих, плохих, облезлых… — приказчик завозился, шурша берестой. — А немного вовсе сдали, и говорить нечего! Шкур заячьих да беличьих, клыками траченных… Вовсе эти Мапа одичали, господин шаман, ни одну белку нам сдать не могут, чтобы сперва ее не пожевать да не помусолить. Все беличьи шкурки как одна клыками битые, а сколько той белки — медведю на один клык!
— Зачем принимали? — вдруг негромко спросил Хакмар. — Некачественный товар следовало вернуть.
Канда и приказчик поглядели изумленно: дескать, чего лезешь, твоего голоса никто не спрашивал!
