— Раз сожгли, выходит, тигры вовсе ни при чем! — терпеливо пояснил Хадамаха. — Что они, вокруг наших костры раскладывали, а те так и стояли спокойненько — давайте, жгите?
— Я честный медведь, в кошачьих хитростях не разбираюсь! Усыпили, или отравили, или обшаманили…
— А не проще вспомнить, что жрица Огня живет прямо у Канды в его ледяном доме? — не обращая внимания на недовольный взгляд Аякчан, спросил Хадамаха. — А люди нас нынче… скажем так, не любят. Говорят, из-за нас они голодают.
— Что нам с людьми делить? — возмутился отец. — Они к нам носов не кажут, разве жрец-геолог с Буровой когда завернет…
— Дичь отогнали — шаман камлать должен, дичь обратно звать, племя кормить. Почему не камлал? — вдруг требовательно спросил Донгар.
«Ой, чурба-ак! — мысленно взревел Хадамаха. — Да потому, что, кроме тебя, черных нету, никто Ночью камлать не может!»
Но отец не заметил странного в словах Донгара.
— А нету у нас шамана! — с каким-то болезненным злорадством откликнулся он. — На самом Закате шаман Амба его прикончил! Думаешь, чего Биату за Белым тигром охотились? За шамана, за обоз, за наших парней, за то, что лишний кусок мяса детям дать не можем…
— Значит, Белый не сам к нам забрел. Биату на него охотились, — холодно заключил Хадамаха. — А потом решили прикончить моего Брата.
— Нечего было ему лезть! — гаркнул отец, яростно уставившись на тихого, точно он не медведь, а мышь, Брата. — По закону-то мы уже давно с Амба кровь за кровь взять должны!
Хадамаха поглядел на отца с болезненным интересом — как смотрят на покалеченных. И знаешь, что пялиться нехорошо, а глаз отвести не в силах.
— Племя и так недовольно, — буркнул отец. — Я ведь того… Долги у нас были, и голод подбирался. Вот я парням из обоза того… — отец понизил голос, — мешочек отдал. Тот самый.
— Который еще дед собирать начал? — Хадамаха сжал кулаки. Это… действительно плохо.
Ребята глядели на Хадамаху вопросительно, но он сделал вид, что не заметил. То внутренние дела племени.
— Амба наверняка узнали… что с нашим обозом едет! — глухо сказал отец. — И напали! Теперь у них все, а у нас ничего. Тут еще Брат твой влез, когда Биату решили Амба отомстить. Что ж я за вожак такой выхожу? Про козни тигриные не догадался, не отомстил, сын мой за тигров заступается. Вот и решили, видать, меня прибрать. Брата связанного приволокли, орут: выходите, люди, сын вожака нас предал, всех нас Амба сдать хотел, Белого тигра отбить пытался! Глаза бешеные, копьями машут, из луков в своих целятся… Вовремя ты заявился. А если разобраться… и что тигренка притащил, тоже нехудо вышло.
— Ты что задумал, отец? — напряженно спросил Хадамаха.
— Маленьких… не обижать… — впервые за весь разговор подал голос Брат и поглядел на Хадамаху, точно в поисках поддержки.
— Да кто его обидит! Погостит у нас в стойбище, — твердо, как об окончательном решении, сообщил отец. — Чтобы когда река вскроется, его мамаша Золотая нам вместо рыбной ловли тут охоту не устроила!
— Как жрица я не могу этого одобрить, — начала Аякчан.
— Госпожа жрица! — перебил ее отец. — Вы сюда чувалы прилетели проверять? Вот и проверяйте! И летите себе… дальше. — Он повернулся и нырнул в полуземлянку. И заслонку из коры за собой задвинул.
— Тебе не кажется, что в твоем племени с сестрами Храма обращаются… излишне вольно? — надменно поинтересовалась у Хадамахи Аякчан.
— А мне здесь нравится, — твердо сказал Хакмар. — Все, кроме того, что они собираются сделать с тигренком.
— Ты же знаешь, Хадамаха, если отец решил… — мама успокаивающе положила ему руку на сгиб локтя.
— Я знаю, — сжимая мамины пальцы, глухо сказал Хадамаха. — Это отец еще не знает: теперь, прежде чем решать, надо спрашивать меня.
Свиток 23,
в котором Хадамахе пришлось спорить с отцом
Хадамаха тихо отодвинул заслонку и выбрался наружу. Воздух был сладким, так что хотелось кусать его всей пастью, как медовую лепешку, пах влагой и хвоей. Хадамаха уселся на приступке возле поленницы и запрокинул голову, глядя в небо. Рассвет окончательно победил Ночь, небо было серым, как плохо стиранные онучи. Скоро эту серость сменит пронзительная голубизна — совсем как Пламя Храма, — а в зените на весь Долгий День откроется пылающее око Хотал-эквы, Хозяйки Солнца. Папоротники пойдут, черемуха зацветет… Хорошо!
Из землянки выползла встрепанная Аякчан, мутно поглядела на Хадамаху заплывшими от сна глазами и убрела умываться. За ней показались Донгар с Хакмаром, сели на колоду для рубки дров и занялись Хакмаровыми ожогами — мазь класть, перевязывать наново.
— Дети! Вы чего не спите? — из землянки выглянула удивленная мама.
— Идти далеко… — судорожно зевая, пробормотала вернувшаяся Аякчан. — Да, Хадамаха?
Он никому не говорил, что рано вставать и далеко идти, но вот они трое здесь, зевают, потягиваются и собираются в дорогу. Видно, такая их жизнь теперь. Можно дразнить Аякчан, ругаться с Хакмаром, подшучивать над Донгаром. Но когда нужно будет, они без слов, без расспросов окажутся где надо и сделают что надо. Как Аякчан с тем мячом.
— Ты нам позавтракать дашь, мам? — тоже позевывая, спросил Хадамаха. — И вот ей можно вместо халата какие штаны? — кивая на Аякчан, спросил он. Девушка благодарно улыбнулась.
— Не понимаю, куда это вы собрались… — Мамины глаза вдруг расширились, будто она змею увидела! Она торопливо выбралась наружу и плотно задвинула за собой заслонку, точно ограждая спящую землянку от происходящего снаружи. И, уперев руки в бока, встала над Хадамахой. — Ты что же это… К тиграм наладился?
— Тигренка будить уже или пускай спит, пока собираемся? — невозмутимо поинтересовался Хадамаха.
Мама шумно выдохнула, точно перекипающий чайник.
— Отец запретил.
— Оно конечно… — степенно согласился Хадамаха. — Мам, а ты по Сюр-гуду такого Пыу помнишь? Вместе с дядькой в страже служит, на щипаного вороненка похож. Говорит, на тебе жениться хотел.
— Пыу? — сбитая с намеченной мысли, мама недоуменно нахмурилась. — Какой еще… На мне многие хотели жениться — всех твоя бабушка отвадила!
— Выкуп маленький давали? — поинтересовался Хадамаха.
— Сюр-гуд все-таки город, а не тундровое стойбище, мои подружки и без выкупа замуж шли, был бы человек хороший. Да и выкуп давали немаленький… Что ж я, по-твоему, ни денег, ни шкурок не стоила?
— Вы и сейчас стоите всех шкур Сивира, драгоценная енге, — поклонился Хакмар.
Мама слегка закраснелась.
— Какие у тебя любезные друзья, Хадамаха, — смущенно хмыкнула она и принялась разводить костер для завтрака. — Только бабушке твоей нужен был послушный зять! Ради моей же пользы. Потому как она точно знала — ежели она не станет над моей семьей начальствовать, с нами одни сплошные беды приключатся, а уж с детьми мы вовсе невесть что сотворим! Наверное, что вы с Братом оказались живы-здоровы — самое большое разочарование ее жизни!
