Терзавшая Черноперого чудовищная тень издала низкое гудение. Ободранное человеческое тело полетело вниз, грянулось об поляну, замерло, слабо подергивая торчащими из лопаток голыми, обтянутыми красной воспаленной кожей култышками, еще недавно бывшими роскошными крыльями. Белая птица зависла напротив черной тени, белое крыло коснулось торчащей из груди тени стрелы. В круглых птичьих глазах стояла совершенно человеческая боль. Тень загудела снова — точно приветствуя, а может, прощаясь — и медленно растаяла клочьями тумана меж ветвей.
Птица опустилась вниз, взмахнула крылами — и стройная женщина в белопером плаще встала между валяющихся на земле тел. Тигр Куту-Мафы со сломанной лапой. Его сестра Тасха — едва живая, тяжко дышащая. Старший брат Биату — кровь из следов медвежьих когтей на лбу превратила его лицо в алую маску. Но Белоперая глядела лишь на лишенное крыльев существо у ее ног.
Наверху зашуршало, и в проем почти так же изящ но спланировала Аякчан.
— Видела ли ты достаточно, дочь шамана? — величественно поинтересовалась она.
Белоперая склонила голову.
— Я видела и слышала достаточно, жрица! — Она наклонилась к тому, кто еще недавно был вожаком племени, и улыбнулась так жутко, как только может существо, обычно обладающее клювом вместо рта. — Кто лишился крыльев, тот нам не родич — ты сам сказал! Бескрылый злой юер убил моего отца-шамана, продал мою сестру, желал смерти моему жениху и попытался стравить нас с другими племенами! Бескрылый юер продал свое племя чужому шаману! Мы свяжем тебе руки — крыльев ведь у тебя больше нет! Я сама возьму в когти другой конец веревки и полечу, а ты побежишь по земле, бескрылый червяк! И будешь бежать, пока мы не вернемся к скале Крылатых. Мы все слетим к подножию скалы, чтобы судить тебя, ведь подняться ты уже не сможешь! — И она пнула бывшего вожака ногой в бок — вовсе не сильно, наверняка небольно… но тот взвыл, будто в него всадили раскаленный прут. Белоперая лишь скривилась и отвернулась от него. — Я благодарю вас всех. — Она гордо поклонилась. — И тебя, жрица, и тебя, молодой вожак Мапа…
«Да что они меня в вожаки загоняют!» — расстроился медведь.
— Но больше всех благодарю тебя, что ты вызвал моего отца из царства Эрлика и дал ему отомстить. — Она взмахнула крылом, всколыхнув ветер, и склонилась перед сидящим под сосной Донгаром. — …Донгар Кайгал, Великий Черный Шаман, тот, кто возвратился!
— Я тоже видела и слышала достаточно! — Золотая тигрица в человеческом облике выступила из царящего меж стволами сосен сумрака. Тигры ее охраны скользили неслышными шагами. — Нет обиды между Амба и крылатыми. Я скорблю о твоем отце вместе с тобой, дочь шамана. — Золотая сочувственно кивнула крылатой. — А ты… — она наклонилась над Куту-Мафы и сгребла шерсть у него на загривке в кулак. — Если хотел власти, племянник… почему не собрал племя, не потребовал имя вожака для себя?
— Все равно они выбрали тебя! — взвизгнул Куту-Мафы, дергаясь в хватке тетушки. — Всех вас ненавижу!
— Почему они выбрали меня? — Золотая разжала руку и вытерла ладонь об халат. — Не потому ли, что ты лижешь пятки чужому шаману, который хочет погубить наше племя?
Ответа она не услышала.
— С тобой все понятно… — Золотая скользнула взглядом по Тасхе. — С детства за братцем как второй хвост таскалась! Охранять их! — Пришедшие с Золотой тигры сомкнулись вокруг брата и сестры. — Я вас тоже благодарю. Вот уж не думала, что буду благодарна мальчишке-Мапа, да еще и девчонке-жрице, и уж вовсе не гадала, что Великому Кайгалу придется спасибо говорить! — Она покосилась на Донгара, кажется сомневаясь, что вот этот нахохлившийся, как обиженный вороненок, паренек — черный шаман!
— Вы обе очень такие величественные, аж слезу прошибает, — проворчал медведь. — Я сейчас тоже долго говорить буду, как мы с нашего мишки и его подельников две шкуры спустим — одну медвежью, одну человеческую — и как я сам себе сильно благодарен, что их всех поймал.
Золотая Амба повернулась к нему, и ее губы растянулись в недобром оскале:
— Нагле-е-ец! Будто не медведь, а тигр.
— Прежде суда расследование провести, — проворчал медведь. — Два важных вопроса есть. Маленькая драка — Канда ножи-копья продает, богатеет. Большая битва — перебьем друг друга, никого не останется. Никого не останется — с кого Канда богатеть станет? Зачем Канде нас стравливать? Второй вопрос еще серьезнее. Где мои штаны, Аякчан?
Свиток 30,
в котором Хадамаха допрашивает злодеев и они раскрывают свои злодейские планы и мотивы
Не принесла! — продолжал реветь медведь. — Умгум, мои штаны ее летные качества снижают! Как без штанов допрос вести? Мне же зубы мешают!
— Тебе без штанов мешают зубы? — озадачилась Аякчан.
— Эти зубы мешают говорить! — рявкнул медведь. Слава Дуэнте, вокруг все свои, привычные, они его понимают! — Чтобы у меня стали другие зубы, мне нужны штаны!
— Ну давай я проведу допрос! — равнодушно предложила Аякчан. — Подожгу каждому что-нибудь жизненно важное.
— Соревнование, как на праздник Большого Дня, — обрадовался медведь. — Кто шустрый, расскажет все мне! Кто замешкается — пожалуйте к госпоже жрице. Самого неторопливого-молчаливого ему отдадим… — кивнул он на Донгара. — Для черношаманских опытов!
— Я — злой! — раздался в ответ ломкий от стыда и печали голос Донгара. — Правильно про нас люди говорят: все черные шаманы плохие, однако, а хуже меня и вовсе нет!
— Спасибо, друг! Очень ты правильно и вовремя высказался! — глядя в разом побледневшие физиономии подследственных, прочувствованно рыкнул медведь. Даже сквозь подсохшую кровавую маску на лице старшего Биату проглядывала бледность. — Слышали, что черный шаман сказал? Так зачем Канде наши драки?
Обескрыленный крылатый и неспособный превращаться в медведя Мапа заговорили одновременно:
— Не знаем мы! Он не говорил! Он только сказал, так хотят духи!
Медведь повернул голову в сторону Донгара. Несмотря на снедавший черного шамана стыд за собственную злобную натуру, на губах его мелькнула презрительная улыбка — «хотят духи» он явно считал шаманской лапшой на доверчивые звериные ушки. Ему видней, он шаман. Хотя разговор с Калтащ насчет духов, подумывающих избавиться от людей, сидел в памяти, как заноза в лапе. Медведь отогнал ненужные сейчас мысли и властно рыкнул на подозреваемых:
— По одному! Давай ты! — он указал на брата Биату.
— Вот такие вы, стражники! — тихо присвистнул Черноперый. — Даже на допросах своим потакаете, а чужих сразу… на опыты. — Он опасливо покосился на понурого Донгара.
— Ты меня позоришь! — с упреком рявкнул медведь-Хадамаха на старшего брата Биату. — Зачем с Кандой связался — чтобы каждый кур щипаный твоего соплеменника теперь попрекал?
— Какой я тебе свой! — ощерился вдруг Биату — даже на человеческом лице оскал смотрелся вполне по-медвежьи. И не скажешь, что перекидываться не может. — Я перекидываться не могу! — точно отвечая на Хадамахины мысли, заорал Биату. — Вы меня, такого, разве за своего держите? Я взрослый уже! Я берлогу отрыть, жениться хотел! Только какая Мапа за меня пойдет?
