— Их Канда привел! Они голодали!
— Он вел, они шли. От голода мэнквами-людоедами решили сделаться: своих детей чужими накормить, — очень печально сказал Донгар. — Черный шаман не жалеет, черный шаман поступает по справедливости. Белый мог бы пожалеть… Но ты ж видишь, какой он!
— Он — безумец! — выдохнул Хадамаха. — Я думал, он нас ненавидит, а ему на самом деле все равно, кому пакостничать! Нам не нужна чужая удача!
— А он пока кэси вам и не отдает! — покачал головой Донгар.
Ма-си летели обратно, и за каждым развевался невесомый цветной обрывок. Кружась, они проносились над хореем, сбрасывая свою полупризрачную добычу на вершину. Висящие на хорее оленьи шкурки начали окрашиваться в цвета небесных сполохов и слабенько светиться.
Амба, Мапа и крылатые сгрудились в кучу, потерянно глядя на мечущихся людей. Знакомая баба сидела на земле и, закрыв лицо руками, плакала навзрыд. И только Канда дико ухмылялся.
— Камлаем дальше! — взмахивая колотушкой, завопил он. — Эжины домашнего очага, охраняйте стойбище, пока мы отправляемся в дальнее странствие… — кружился Канда. — Ну что встали? — рявкнул он. — Или хватит вам камланий, жизнь-смерть на следующий День спрашивать у верхних духов не будем?
— Будем, — выдавил отец, дико поглядывая на соседей-людей. Кажется, на самом деле он хотел сказать «нет». Но прервать камлание… Прерванное камлание бьет по заказчику, как раскрученный на ремне каменный шар неумелого метателя — прямо по башке!
— Все по обычаю делаем, — выдавил отец и подрагивающей рукой протянул Канде полоску кожи с нарисованными на ней чумами.
— Племя Мапа, двадцать две берлоги, — деловито пересчитал Канда. Полоски кожи подали Золотая и Белоперая. — Амба — девятнадцать шалашей, крылатые — четырнадцать гнезд. Отлично, все здесь, — заключил Канда и снова тряхнул колотушкой. — Пошли! — И затянул: — Отправляемся в дальнее странствие, через реку той воды, которой омывают лица покойников, отправляемся спрашивать, кто помрет сей День, кто останется… Меня что, плохо слышно? Отправляемся, ту-ту-у! — прогудел Канда вроде по-оленьи, а в то же время и не похоже.
Родовичи неуверенно выстроились в длинную цепочку, положив друг другу руки на плечи. Отец задвинул за спину лишившуюся крыльев малышку, оказавшуюся слишком близко от Канды, встал впереди цепочки и двумя пальцами, будто госпожа Эльга жабу, ухватился за край шаманской накидки из птичьих перьев.
— Чух-чух-чух! — запыхтел Канда и двинулся к хорею. — Чух-чух!
— А ведь он поезд изображает, какие у нас в рудниках пустую породу вывозят, — задумчиво сказал Хакмар. — И точно такой поезд — узкоколейка — тут внизу, под Буровой, к дыре в Нижний мир ходит. Спрашивается, откуда Канда знает?
Сквозь сгрудившихся младших жрецов к Хакмару пробился Губ-Кин-тойон — совершенно трезвый и напряженный, как тетива лука:
— Откуда Канда знает, кто ему рассказал…
— Тихо, — обронил Донгар, не сводя глаз с Канды. — Сейчас начнется.
— Что начнется? — всполошился жрец. — Если это ваши шаманские штучки… Что сейчас начнется?
Хадамаха подумал: глупо спрашивать, когда уже началось.
Канда подошел к хорею… И вдруг запрокинулся назад, точно хотел грянуться спиной оземь! Хадамаха невольно дернулся… но белый шаман завис в воздухе над самой землей. Шаман шел по хорею. Словно по ровному полу. Переставляя ноги одну впереди другой, он поднимался к навершию шеста, а его тело поднималось над землей, будто у шамана под спиной была невидимая прозрачная опора. Хадамаха почувствовал, как голова у него идет кругом.
Пронзительный визг вгрызся в уши. Воткнутый в землю шест сверлил землю. Вихрем крутились у его подножия мерзлые комья. Развевались, взмахивая копытцами, оленьи шкурки. Канда продолжал подниматься.
— Эрлик Рогатый! — отец не выдержал, рванулся в сторону… Его руки точно приклеились к краю шаманской накидки. Родовичи заволновалась, пытаясь вырваться из волочащейся за Кандой живой цепи. Трещали, лопаясь под напором медвежьих мускулов, штаны и парки, бились пытающиеся выпрыгнуть из цепочки тигры, молотили крыльями гигантские птицы, но захватившая их сила не отпускала.
Хорей начал светиться. Он пылал все ярче, словно медленно накаляющийся железный прут в кузнечном горне… и вдруг полыхнул так, что Хадамаха на миг ослеп. И почувствовал, что летит. Земля встала дыбом и пропала, глаза заволокло чернотой… в уши ударил шум бурлящей воды, брызги плеснули в лицо.
Плотные серые клубы перетекали один в другой, образуя туманные берега вокруг черного потока. От пронзительных воплей родовичей закладывало уши. Крики, рыдание, истерический хохот. И вопль Золотой:
— Где мы?
Хадамахе хотелось бы успокоить ее, сказать, что они на Черной реке, ничего страшного, он здесь уже тысячу раз бывал… Ну ладно, три-четыре раза… Черная река, на которую забросило их злое шаманство Канды, здорово отличалась от неспешного антрацитового потока, куда Хадамаха попадал вместе с Донгаром. Черная вода закручивалась в буруны и вскипала пеной — точно белые кружева на полированном непрозрачном камне. Родовичей несло пенной волной, вертело в белой кипени, точно унесенные половодьем щепки.
— А-а-а-а! — дружный пронзительный вопль множества глоток метался между туманными берегами, заставляя клочья серой мглы дергаться, будто им больно. Тяжесть мокрых перьев волокла крылатых ко дну. Тигры отчаянно работали лапами, но пенная волна с торжествующим ревом тащила их вперед, подбрасывая и швыряя друг на друга, и воплощенным безумием гудел где-то впереди бубен Канды.
В серой мгле над головой Хадамахи будто люк распахнулся, и оттуда, крепко держась друг за друга, спланировали Аякчан с Хакмаром. Стоя на бубне, сверху спикировал Донгар и, даже не оглянувшись на Хадамаху, просвистел мимо. Напружинивая колени, он наклонял свой бубен то влево, то вправо, перескакивая с одного буруна на другой и взлетая на пенных гребнях.
— А-а-а! — из не успевшей затянуться дырки в серой мгле вывалился еще человек. Тяжелое тело рухнуло в воду и пошло ко дну. Хадамаха ухватил его за мелькнувший среди бурунов ворот парки. На поверхность вынырнула розовая лысина, окруженная венчиком мокрых волос, и на Хадамаху подслеповато уставился жрец Губ-Кин.
— Вы что тут делаете? — рявкнул Хадамаха.
— Я… хотел схватить шамана! Мальчишку! — отплевываясь, прокричал жрец. — Вы же видите, тут явный шаманский сговор!
— Чурбан! — злобно рявкнул Хадамаха и, закинув жреца на плечо — тяжелый, зараза! — побежал по черной воде следом за Донгаром. Спасибо предыдущим странствиям — поверхность Черной реки отлично держала даже двойной вес, видно, считала Хадамаху за своего.
Шаман Канда плясал на гребне пенной волны и самозабвенно колотил в бубен:
— Большой День, оо-оо, Ано-дялы, оо-оо! День придет, оо-оо, солнце взойдет, оо-оо, хозяин пестрого оленя умрет!
