Он взглянул на Алека и занервничал еще больше. Тот наконец перестал грызть пальцы и стал вдруг неестественно спокоен. Заметив взгляд Дункана, он чуть наигранно пожал худенькими плечами и отвернулся, показав тонкий изящный профиль.
– Зряшная трата времени, – обронил он.
– Что? – испуганно спросил Дункан. – Ты о чем?
– Я уже сказал, не слышал, что ли? Я скорее сдохну, чем подчинюсь им. Умру, но не дам всучить себе винтовку, чтобы палить в какого-нибудь немецкого парня, который думает, как я. Я выхожу. Сделаю все сам, не дожидаясь, пока это сделают они.
– Что сделаешь-то? – тупо спросил Дункан.
Алек опять театрально вздернул плечи: мол, так или иначе – какая разница?
– Я убью себя, – сказал он.
– Ты что! – выпучился Дункан.
– А что?
– Нельзя... Это неправильно. А... что мать-то скажет?
Алек покраснел.
– Сама виновата, нет что ли? Нечего было выходить за такого козла. Уж он-то обрадуется! Мечтает, чтоб я загнулся.
Дункан его не слушал. Мысль в голове не укладывалась, от нее закипали слезы.
– А как же я? – придушенно спросил он. – Ты ведь знаешь, мне будет паршивей всех. Ты же мой лучший друг. Это нечестно – убить себя и бросить меня одного.
– Тогда давай вместе, – тихо сказал Алек.
Дункан рукавом отирал нос и подумал, что ослышался.
– Что? – переспросил он.
– Давай вместе, – повторил Алек.
Они смотрели друг на друга. Лицо Алека стало пунцовым, губы разъехались в непроизвольной нервной усмешке, открыв кривые зубы. Придвинувшись почти вплотную, он положил руки на плечи Дункана и, крепко взяв его за шею, встряхнул.
– Вот тогда они узнают, а? – возбужденно сказал он, глядя Дункану в глаза. – Представь, как это будет выглядеть! Можно оставить письмо, в котором скажем, почему это сделали! Двое юношей порывают с жизнью. Это попадет в газеты! Весть разнесется повсюду! Вполне возможно, это остановит войну!
– Думаешь, остановит?
Дункан вдруг тоже взбудоражился: мысль впечатляла и льстила, хотелось в нее верить, но все же было страшно.
– А что такого?
– Ну, не знаю. Молодые гибнут все время. И ничего не изменилось. Почему вдруг из-за нас что-то переменится?
– Ты дубина! – Скривив губы, Алек убрал руки и отстранился. – Раз ты не понимаешь... раз не можешь... раз ты бздишь...
– Никто этого не говорил.
– ...я сделаю это один.
– Одному я тебе не позволю! Я же сказал, ты не можешь меня бросить!
– Тогда помоги составить письмо. – Алек возбужденно подался к Дункану. – Можно написать... Вот! – Он нагнулся и схватил половинку разорванной повестки. – Напишем с обратной стороны. Это будет символично. Дай-ка ручку!
Кожаный письменный несессер лежал на полу возле кровати. Дункан машинально к нему шагнул, но спохватился и будто ненароком взял с каминной полки карандаш, который и протянул Алеку. Но тот его не принял.
– Карандаш не пойдет, – сказал он. – Все решат, что писал несмышленыш! Дай авторучку!
Дункан сморгнул и отвернулся:
– Здесь у меня нет.
– Не ври! Я знаю, что есть!
– Понимаешь, хорошую ручку нельзя давать в чужие руки.
– Опять за рыбу деньги! Сейчас-то какая разница?
– Я не хочу, чтобы ты ею писал, вот и все. Возьми карандаш. Ручку мне купила сестра.
– Ну так она будет гордиться тобой! Может, потом эту ручку поместят в какую-нибудь рамку. Сечешь? Не жмотничай, Дункан.
Еще чуть помявшись, Дункан неохотно расстегнул молнию несессера и достал ручку. Алек вечно его дразнил, что он так над ней трясется, и теперь с удовольствием устроил целое представление: взвесил на руке, деловито отвинтил колпачок и обследовал кончик пера. Усевшись на край постели, он пристроил на колени несессер и попытался разгладить смятый листок. Придав ему относительно гладкий вид, начал писать.
– «Тем, кого это касается»... – Алек взглянул на Дункана. – Так? Или лучше – «Мистеру Уинстону Черчиллю»?
Дункан задумался.
– Лучше – «Тем, кого это касается», – сказал он. – Тогда вроде бы адресовано еще и Гитлеру, и Герингу, и Муссолини.
– Верно! – Алеку мысль понравилась. Он секунду подумал, стукая ручкой по закушенной губе, и стал писать дальше. Оставляя изящные росчерки, перо стремительно летало по бумаге – прям тебе Китс
[59]
или Моцарт, подумал Дункан; временами Алек останавливался, хмурясь над строчкой, а затем изящный полет пера продолжался...
Закончив, он протянул письмо и вгрызся в костяшки на руке. Дункан прочел:
Тем, кого это касается. Если вы это читаете, значит, мы, Алек Дж. С. Плейнер и Дункан У. Пирс из Стритема, Лондон, Англия, преуспели в своем намерении и более не существуем. Нам нелегко совершить сей поступок. Мы знаем, что страна, в которую вот-вот отправимся, – «безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам».
[60]
Но мы исполняем задуманное от лица Юношества Англии и во имя Свободы, Честности и Правды. Уж лучше мы сами свободно отнимем у себя жизнь, нежели ее украдут Торгаши Войной. Пусть единственной эпитафией нам будет строка великого Т. Э. Лоуренса: «Людской волной омыты наши руки, а завещание начертано на звездных небесах».
[61]
Дункан изумленно уставился на Алека.
– Офигенно! – выдохнул он.
Алек зарделся и чуть смущенно спросил:
– Правда? Пока шел к тебе, маленько обдумал текст.
– Ты гений!
Алек засмеялся. Смех получился, как девчачье хихиканье.
– Значит, нормально, да? Ну вот теперь они увидят! – Он протянул руку. – Давай сюда, я подпишу. Потом и ты.
Они поставили свои имена и число. Наклонив голову, Алек разглядывал листок.
– Эту дату будут проходить в школе, – сказал он. – Забавно, правда? Смешно, что через сто лет школьники будут ее зубрить.
