– Да, – рассеянно ответил Дункан. Он почти не слушал, думая о другом. Глядя, как Алек снова разглаживает листок, Дункан робко спросил: – А для родных ничего нельзя добавить?
– Для родных? – скривился Алек. – Нет, конечно. Ты что, дурак?
– Я думаю о Вив. Она ужасно расстроится.
– Говорю, она будет гордиться тобой. Все будут. Даже мой папаша. Он говорит, я трус поганый. Хотелось бы увидеть его рожу, когда это попадет в газеты! Мы станем как... как мученики! – Алек задумался. – Теперь осталось решить, как мы это провернем. Думаю, можно задохнуться газом.
– Газом? – перепугался Дункан. – Это же очень долго, да? Сто лет уйдет. И потом, газ же растечется, и мы отравим отца. Конечно, он старый хрыч, но все же так не очень честно.
– Это будет неспортивно.
– Да, старина, не по правилам.
Они рассмеялись. Обоих разобрал такой смех, что они зажали руками рты. Алек повалился на кровать и зарылся лицом в подушку. Потом, все еще посмеиваясь, сказал:
– Можно отравиться. Слопать мышьяку. Как та старая шлюха, мадам Бовари.
– Превосходный план, мистер Холмс, – дурашливым голосом проговорил Дункан, – но с одним существенным изъяном. Мышьяка отец в доме не держит.
– Нет мышьяка? И вы называете это современным, хорошо оснащенным домом? Как насчет крысиного яда, я вас умоляю?
– Тоже нет. И потом... ведь от яда будет ой-ой-ой как больно?
– Ой-ой-ой как больно будет в любом случае, недоумок. Иначе какой же это поступок?
– Все равно...
Алек перестал смеяться, секунду подумал и сел.
– А если мы утопимся? – серьезно спросил он. – Перед глазами промелькнет вся жизнь. Вообще-то мне свою паршивую жизнь не особо хочется видеть...
– А я маму увижу, – сказал Дункан.
– Ну вот! Перед смертью человек должен повидаться с матерью. Заодно спросишь, с какого ляду она вышла за твоего отца.
Они опять засмеялись.
– Но как мы это сделаем? – наконец спросил Дункан. – Придется искать канал или что-то вроде того.
– Не придется. Я полагал, всем известно, что утонуть можно и в луже. Это научный факт. Разве у вас не набирают в ванну воду на случай пожара?
– Верно, черт побери! – вскинулся Дункан.
– Ну так, за дело, Дэ-Пэ!
Они встали.
– Бери письмо и кнопку, – сказал Дункан. – Погоди!.. Я причешусь.
– Нашел время!
– Отвали!
– Вперед, Лесли Говард!
[62]
Перед зеркалом туалетного столика Дункан торопливо махнул по волосам расческой. Они на цыпочках вышли из спальни, затем через прихожую и гостиную пробрались в кухню. Дункан очень тихо притворял двери, открытые на случай взрывной волны. Было слышно, как мощно храпит отец.
– Папаша у тебя что твой «мессершмитт»!
[63]
– прошептал Алек, и оба опять прыснули.
В кухне зажгли свет. Тусклая голая лампочка высветила блеклую белизну испятнанной раковины, серые заплатки на желтом линолеуме пола, стол и стулья цвета бурой подливки. У стены, рядом с кухонным столом, примостилась ванна; когда-то давно отец Дункана огородил ее досками, того же подливочного цвета, и соорудил крышку, которая использовалась как сушилка. Сейчас на ней стояли посуда и большое цинковое ведро с замоченным в соде отцовым и Дункановым исподним. Дункан покраснел и торопливо убрал ведро. Алек переставил на стол посуду.
Вдвоем взявшись за края, они сняли крышку.
В мутной воде, оставшейся от давнишнего мытья отца, плавали жесткие закрученные волоски, что было еще позорнее исподнего; едва их увидев, Дункан отвернулся и сжал кулаки. Если б отец оказался рядом, он бы его ударил.
– Вот же свинья! – пробормотал Дункан.
– Воды-то хватит, – неуверенно сказал Алек. – Только как нам пристроиться? Вдвоем не поместимся. Может, сунуть головы и держать друг друга?
От мысли, что придется опустить лицо в грязную воду, которая плескалась вокруг отцовых ног, причинного места и задницы, Дункана затошнило.
– Так я не хочу, – сказал он.
– Мне, что ль, очень хочется? Но привередничать некогда.
– Тогда уж давай рискнем газом.
– Думаешь?
– Уверен.
– Ладно. А может... Мать честная, придумал! – Алек щелкнул пальцами. – Давай повесимся!
Предложение почти обрадовало. Теперь Дункан согласился бы на все, что не связано с отцовыми помоями. Крышку-сушилку вернули на место и оглядели стены с потолком в поисках крюков или чего-то, к чему можно привязать петлю. Наконец решили, что блок для бельевой веревки выдержит вес одного, а другой сможет повеситься на одежном крючке, прибитом с внутренней стороны кухонной двери.
– Какая-нибудь веревка есть? – спросил Алек.
– Вот что есть! – Осененный идеей, Дункан развязал пояс халата, вытянул его из штрипок и подергал, испытывая на прочность. – Думаю, меня выдержит.
– Ну это для тебя. А как со мной? Другого такого, наверное, нет?
– У меня полно всяких ремней. И куча галстуков.
– Во, галстук сгодится.
– Принести? Тебе какой?
Алек нахмурился.
– Наверное, черный. Нет! Давай тот, в сине-золотую полоску. Он похож на университетский.
– Да какая разница?
– Может, будут фотографировать. Тот галстук эффектней.
– Ладно, – неохотно согласился Дункан.
Вообще-то, именно этот галстук был ему дорог почти так же, как авторучка, и славную вещицу не хотелось никому давать. Почему непременно этот галстук, когда сгодился бы и простой? Бог с ним, сейчас спорить не будем. Через гостиную и прихожую Дункан тихо прошел в спальню и взял галстук. Отец по-прежнему храпел; на обратном пути Дункан секунду постоял в темноте, сдерживая желание дать отцу пинка и заорать, завопить ему в лицо: «Старый дурак, будь ты проклят! Я собираюсь убить себя! Вот сейчас войду в кухню – и ау! Ну же, проснись!»
Отец храпел. Дункан тихо вернулся к Алеку.
– Теперь папаша изображает чертов «харрикейн»,
[64]
– сказал он, прикрывая кухонную дверь.
Алек не ответил. Пояс от халата валялся на полу. Вполоборота стоя у раковины, Алек что-то держал в руках.
