— Простите меня за наглость, меня зовут Тэйлор. Мистер Саймон Тэйлор. — Себастьян произнес фразу так, как обычно говорят неуверенные в себе люди, будто сомневаясь в каждом слове. — Из Ворчестершира. Мне в театре сказали, что я могу вас найти тут. Гордон неторопливо отпил эля.
— И?
Себастьян сглотнул, заставив откровенно дернуться свое адамово яблоко.
— Я очень хочу найти младшую родственницу моей матери, мисс Рэйчел Йорк. Я надеялся, что вы сможете сообщить мне, где она живет.
— Вы хотите сказать, что ничего не слышали?
Тембр его голоса был глубок и гулок, интонирование безупречно. Если Гордон и не родился джентльменом, то он явно изрядно поработал и над своим образом, и над выговором.
Себастьян сделал растерянный вид.
— Извините?
— Она умерла.
— Умерла? — Себастьян пошатнулся, словно эти слова поразили его, и сел на скамью напротив актера. — Господи боже мой! Я и не знал! Когда же это?
— Ее нашли в старой церкви на Грейт-Питер-стрит возле Аббатства. Вчера утром. Кто-то перерезал ее прелестное горлышко.
В словах его не было скорби, лишь слабый отзвук затаенной злости, что Себастьян с интересом отметил, хотя тщательно делал вид, что вовсе не прислушивается к словам актера.
— Ужас какой! Но кто же это сделал?
— Да какой-то типчик из знати. — Гордон забросил в рот кусок мяса и, жуя, добавил: — По крайней мере, так утверждают.
— Мне очень жаль. Наверное, вам тяжело…
Гордон застыл с вилкой на полпути ко рту.
— Мне? Что вы хотите сказать?
— Ну, мне казалось, что вы с Рэйчел… — Себастьян закашлялся. — Ну да вы сами знаете.
Гордон хмыкнул.
— Ваши сведения устарели, дружище. Могу вам сказать, после меня много знатных джентльменов посещали ее веселый дворец.
Это было грубое выражение явно не влюбленного мужчины. Себастьян тяжело вздохнул.
— Моя мама всегда боялась, что ее племянница закончит дни как простая девка с Хаймаркета.
Гордон хмыкнул.
— Ничего подобного. Рэйчел была вовсе не такая. Чтобы войти в ее врата слоновой кости, нынче надо быть лордом или хотя бы чертовым набобом.
В этих словах скрывалась по крайней мере одна из причин обиды этого человека на свою бывшую любовницу. Когда она была молода и только начинала свою театральную карьеру, положение Гордона как одного из титанов сцены наверняка делало его в ее глазах всесильным, почти божеством. Но как только Рэйчел заработала собственную репутацию и привлекла внимание богатейшей лондонской знати, она явно решила найти партию получше. Особенно при его склонности поучать ее кулаками.
Гордон сделал большой глоток из кружки.
— Она все говорила, что настанет день, когда головы всех знатных будут торчать на кольях, а их драгоценная голубая кровь забурлит в сточных канавах. — Он тихо, невесело ухмыльнулся. — Но быстренько запела другую песенку, как только они стали платить за ее шелка да жемчуга.
Значит, Рэйчел Йорк симпатизировала Французской революции. Интересно, подумал Себастьян. Он печально покачал головой.
— И теперь один из этих знатных людей убил ее?
— Так говорят. Хотя если бы меня спросили, то я бы посоветовал властям попристальнее присмотреться к этому чертову французику.
— У нее был в любовниках француз?
— Любовник? — Гордон забросил в рот остатки хлеба, пожевал и шумно сглотнул. — Не думаю, чтобы его можно было так назвать. Хотя да, за ее апартаменты платил он.
— А что он за человек?
— Да один из этих клятых эмигрантов. Называет себя сыном графа или кем-то в этом духе. — На мгновение безупречное произношение исчезло и проглянул простонародный шотландский говорок. Отодвинув тарелку, актер откинулся на спинку стула и стряхнул крошки с пальцев. — Этого человека зовут Пьерпонт. Лео Пьерпонт.
ГЛАВА 17
В жизни сэра Генри Лавджоя остались две страсти. Одна — правосудие и законность. Вторая — наука.
Он всегда, когда мог, посещал лекции Королевского научного общества, читал «Сайнтифик квортерли» и очень старался применять научные методы в расследованиях и судебных разбирательствах. А также полагался на свои инстинкты и интуицию.
Именно они заставляли его продолжать копаться в последнем убийстве, подсказывая, что за убийством Рэйчел Йорк в церкви Сент Мэтью на Полях скрывается больше, чем успел разузнать констебль Эдуард Мэйтланд. И потому днем в четверг Лавджой разыскал друга виконта Девлина и прежнего его секунданта сэра Кристофера Фаррела в Брукс-клаб на Сент-Джеймс-стрит. Он был решительно настроен услышать как можно больше о нечестивом, распутном сыне графа Гендона.
— Расскажите мне о вчерашней утренней дуэли между лордом Девлином и капитаном Джоном Толботом, — попросил Лавджой, когда сэр Кристофер уединился с ним в маленькой комнатке, предоставленной им клубом, на самом верху лестницы.
Сэр Кристофер оказался на удивление честным человеком с ясными серыми глазами и непринужденными манерами. Ничего подобного Лавджой не ожидал от друга такого угрюмого и замкнутого человека, как Девлин. На вопрос сэра Генри он широко распахнул абсолютно невинные глаза.
— Дуэль? Что за дуэль?
В комнате стоял большой стол красного дерева, вокруг которого находилось с полдесятка стульев, обтянутых такой же синей парчой, что и стены. Лавджой стоял по другую сторону стола, не сводя взгляда с лица собеседника.
— Вы не сделаете этим добра своему другу, сэр Кристофер. Я не намерен сейчас применять закон против дуэлей. Но два дня назад была жестоко изнасилована и убита молодая женщина по имени Рэйчел Йорк, инекоторые улики вместе с показаниями свидетелей указывают на лорда Девлина. Потому чем больше мы узнаем о передвижениях его милости в последние несколько дней, тем лучше поймем суть дела. Если у вас есть относящаяся к этому делу информация, то с вашей стороны было бы уместно сообщить ее. Итак, я еще раз вас спрашиваю: кто бросил вызов? Лорд Девлин?
Сэр Кристофер немного помедлил, затем покачал головой:
— Нет. Толбот.
— Когда и где в точности был сделан вызов?
Фаррел подошел к окну, посмотрел на улицу, сцепив руки за спиной. Ответил он не сразу и говорил отрывисто, словно с трудом расставался с каждым словом, которое приходилось выдавать магистрату.
— Во вторник днем. У Уайта. Себастьян стоял у входа в игровую комнату с бокалом вина. Толбот толкнул его так, что вино из бокала Себастьяна плеснуло ему на сапоги. Он потребовал удовлетворения.
Лавджой понимающе кивнул.
— Это повод для публики. А теперь расскажите мне о настоящей причине.
