— Я начал делать их ради дополнительного заработка, когда еще рисовал декорации для театра. И продолжаю потому, что это помогает мне научиться лучше передавать формы человеческого тела. Я не единственный художник, который изучает трупы. Посмотрите на Фрагонара.
Себастьян отвернулся от кровавых рисунков.
— Где вы находились вечером того дня, когда была убита Рэйчел Йорк?
Увиденное могло послужить оправданием покупки женских трупов, но и только.
Итальянец выкатил глаза.
— Я? Но… Но ведь вы же не думаете, что это я убил Рэйчел?
Себастьян продолжал сверлить итальянца жестким взглядом.
— Где?
— Да здесь же, конечно. Работал.
— Кто-нибудь был с вами?
Итальянец стиснул зубы.
— Нет.
Себастьян застыл. Его внимание внезапно привлек небольшой холст. Эскиз картины побольше, набросок к семейному портрету. На нем живописец изобразил мужчину и трех женщин разного возраста. Мать семейства сидела в центре. Она была худой, морщинистой и согбенной годами, но глаза ее по-прежнему горели такой решительностью и гордостью, что она совершенно затмевала женщину, стоявшую слева от нее, — бледную, с невыразительным лицом. Той было около пятидесяти, и она явно была женой мужчины с портрета. По другую сторону находилась дочь, девушка лет двадцати, некрасивая, с каштановыми волосами. Она смотрела на что-то за пределами картины, словно отделялась таким образом от прочих. И над всеми ними возвышался, раскинув руки, словно закрывая женщин крыльями, большой широколицый мужчина цветущего вида с пронзительными глазами. Себастьян узнал Чарльза, лорда Джарвиса.
Он поднял взгляд. Художник нервно поглядывал на него.
— Вы писали портрет семейства Джарвисов?
— Это эскиз. Сам портрет закончен прошлой весной.
— Когда вы все еще рисовали театральные декорации?
Донателли вздрогнул.
— Лорд Джарвис известен как щедрый меценат, поддерживающий молодых художников. Именно он ввел меня в свет.
Себастьян вернулся к семейному портрету. Какая-то мысль билась на грани его сознания, но, когда он попытался уловить ее, она улетучилась бледной насмешливой химерой и исчезла совсем.
Все еще держа пистолет в руке, Себастьян пошел вдоль комнаты, рассматривая различные холсты, поставленные к стене, пытаясь увидеть хоть что-нибудь, что помогло бы связать вместе странные, оборванные нити жизни и смерти Рэйчел Йорк.
Внезапно он остановился перед потрясающим портретом молодой женщины. Ее руки были связаны над головой, обнаженное тело корчилось в агонии, глаза обращены к небу, словно она молила о милосердии. Присмотревшись, Себастьян понял, что это Рэйчел, только моложе. Намного моложе.
— Это ведь Рэйчел Йорк, верно? Только подросток.
Джорджио Донателли смотрел не на холст — на него.
— Это вы приходили ко мне в пятницу как торговец. Вид у вас был другой, только черты лица те же самые. — Он нахмурился. — Тогда вы тоже спрашивали о Рэйчел. Зачем?
Себастьян мог дать ему десяток разных ответов. Но он предпочел правду.
— Потому что я пытаюсь найти того, кто ее убил.
— Мне сказали, что это известно. Некий виконт Девлин.
— Девлин — это я.
Себастьян не знал, как отреагирует на это его собеседник. Донателли посмотрел на пистолет Себастьяна, который все еще был в его руке, затем отвел взгляд, кивнул, словно сам пришел к такому же выводу.
— Рэйчел иногда разговаривала со мной, — сказал он, показав головой на холст, — когда я писал ее. Она рассказывала мне о своей жизни, о том, как впервые приехала в Лондон. И о том, что было прежде. Ее рассказ дал мне идею этой картины.
— Жизнь в Ворчестершире?
Глаза Донателли потемнели и запылали гневом.
— Ей было всего тринадцать, когда ее отец умер. Мать покинула этот мир задолго до мужа, и у Рэйчел не осталось никаких родственников, которые согласились бы приютить ее. Потому девочку взяли на содержание прихожане и продали в служанки. — Он шумно вздохнул, отчего его ноздри затрепетали, а грудь поднялась. — Тут так принято. Вы, англичане, умеете гладко говорить, смотрите свысока на американцев и рассуждаете о греховности и бесчеловечности работорговли. А сами продаете в рабство собственных детей. — Он замолк. — Ее продали старому жирному торговцу и его жене. Эта баба была сумасшедшей. Больной на голову. Она привязывала Рэйчел к столбу в подвале и била ее кнутом.
Себастьян смотрел на обнаженную, перепуганную девочку на холсте. Он вспомнил о шрамах, тонких белых пересекающихся линиях на спине Рэйчел, которые обнаружил Гибсон.
— Но торговец поступал с ней еще гаже. — Голос Донателли дрожал от гнева. — Он сделал ее своей наложницей. Тринадцатилетнюю девочку! Перегибал ее через стол и брал сзади, как кобель!
— Думаю, женщина, прошедшая через такое, не очень любила мужчин, — тихо сказал Себастьян.
— Она научилась выживать.
— Вы знаете, что она собиралась покинуть Лондон?
Донателли отвел взгляд.
— Нет. Она никогда мне об этом не говорила.
— Но вы знали, что она была беременна.
Это было утверждение, а не вопрос. К удивлению Себастьяна, Донателли широко раскрыл глаза, открыл рот и судорожно вздохнул от страха.
— Откуда вы знаете?
— Знаю. Кто отец? Вы?
— Нет!
— Кто же тогда? Лорд Фредерик?
— Лорд Фредерик? — фыркнул Донателли. — Вряд ли. Он же содомит.
Сначала Себастьян хотел сразу опровергнуть это обвинение, только Донателли был слишком эмоционален и прозрачен для вранья. Хотя все равно его слова звучали как ложь.
— Если это так, то почему он влюбился в Рэйчел?
— Нет. Она была его… как бы это сказать? Его прикрытием. Он платил ей за то, что она позволяла ему пользоваться ее комнатами для свидания с его любовником. Молодым клерком.
Обычная практика, особенно среди шпионов и правительства, — прикрывать одним секретом другой, настолько пикантный и грязный, что если кто его откроет, то уж никогда не будет под ним искать настоящую, более опасную правду. Значит, если то, что лорд Фредерик посещал Рэйчел Йорк, станет известно, свет запишет молоденькую актрису в его любовницы. Конечно, это будет шокирующим откровением, но в нем нет ничего странного для человека его лет и положения. Свет будет шептаться, но никто и не подумает о настоящей тайне, способной погубить его, если она раскроется.
Проблема заключалась, однако, в том, что создавалась почва для шантажа. А шантаж часто служил мотивом убийства. Разве что… разве что слишком сложно представить человека, склонного к любовным утехам с молодыми мужчинами, способным так возбудиться от убийства, чтобы изнасиловать мертвую женщину.
