Одно из зеркал мерцало тусклым синеватым светом. Епископ сделал знак инквизиторам — и тому, что был его спутником в прогулке по ночному дворцу, и еще двоим, хлопотавшим у аппаратуры. Все трое отошли подальше, и Хильдис Коот установил вокруг себя и зеркала магический кокон, не позволяющий увидеть и услышать, что происходит внутри. Перестраховка, конечно же, попасть сюда могли лишь самые верные, трижды проверенные и испытанные самыми разными искушениями, но…
— Видел я, как отступаются верные, и смущаются праведные, и тьма покрывает землю, и мрак — народы, — негромко процитировал епископ Вторую Книгу Сеггера и активизировал зеркало.
Несколько мгновений спустя в синеватой туманной дымке появилось знакомое лицо — сначала размытое, со смутно различимыми чертами, становившимися все более отчетливыми.
Человек в зеркале говорил — губы шевелились беззвучно, затем до слуха епископа начали доносится слова. Тревожные слова…
Хильдис Коот слушал очень внимательно, затем заговорил сам:
— Хигарт, мой мальчик… Ты уже давно не мальчик… — Сайэр епископ сообразил, что изрек нечто весьма странное, и торопливо поправился:
— Не тот мальчик, которого я послал к Тул-Багару. И я сейчас не могу вести тебя в Уорлог на помочах…
* * *
Изображение Хигарта становилось все более расплывчатым, затем и вовсе исчезло. Звук исчез еще раньше… Помехи магического происхождения, и не понять, случайные ли то возмущения в астральных слоях, или же кто-то целенаправленно мешал беседе. После нескольких безуспешных попыток восстановить связь епископ досадливо махнул рукой, и зеркало погасло.
Он убрал защиту, и лишь тогда понял, что инквизиторы уже некоторое время пытаются до него докричаться сквозь магический кокон.
— Ну что? Что случилось? — спросил епископ с тоскливой и усталой иронией. — Рухнул мир? Темные штурмуют дворец? Феликс Гаптор женился на эрладийке?!
Услышал ответ, — и иронию как рукой сняло.
Часть третья Политика и корона
Глава первая Невеста и наложница
Воздух в комнате был сухим и тяжелым. Флайри прикрыла ладонями глаза, словно собиралась заплакать, и некоторое время сидела неподвижно. После бессонной ночи глаза болели, особенно если смотреть на свет. Казалось, под веки попало множество мелких песчинок, и сколько ни моргай, от них не избавишься.
Пыль…
Первый знак беды.
Небо роняет огненные слезы. Дрожит и трескается плоть земли, точно ее сжигают заживо… Из тех, кто видел это, почти никто не выжил. Те, кто уцелел, запомнил другое.
Тучи сухой пыли на полдня затягивают небо. Пыль — мелкая, как сеянная мука, серая, как пепел. Собственно, это и есть пепел. Его несет отовсюду: с гор, откуда прежде приходили лишь тяжелобрюхие грозовые тучи, со степи, с пустыни… Когда ветер есть и когда ветра нет. Иногда пыльные облака затягивают небо, и становится темно, точно в сумерки, а солнце делается красным, похожим на воспаленный подслеповатый глаз.
От пыли никуда не спрятаться. Мужчины, подобно женщинам, закрывают лица тряпками, но и это не спасает. Пепел скрипит на зубах, от него постоянно першит в горло. Он попадает в еду, а самое главное — в воду…
Потом начались осени без дождей, бесснежные зимы, вёсны, когда не разливались реки… Истерзанная, выжженная, вымороженная земля не могла родить, а если бы и могла — кому было ее засевать? Те, кто не погиб под развалинами домов, кого не побило раскаленными камнями, падавшими с неба— пали под ножами разбойничьих шаек, защищая свое добро. Кто смог отбиться — умер позже от голода или покончил с собой, чтобы не лишать детей последней корки хлеба, последней кружки воды.
Вот о чем будут рассказывать, вспоминая Катаклизм. Никто не вспомнит про пыль, которая отняла у Лаара воду.
Странная штука — человеческая память.
Наложница открыла глаза и покосилась на Амиллу. Девушка лежала в постели и, похоже, дремала. После ночного обморока она еще не вполне оправилась и сегодня почти весь день провела в постели, потягивая отвар из трав, призванный «вернуть силы, отнятые чрезвычайным душевным волнением». Впрочем, гаремный целитель Витар, в чьих жилах явно текла кровь кочевников-хазгов — рослый, с черными, как смоль, волосами, — мог обойтись и без эликсиров: он знал, что надо сказать женщине в минуты «душевного волнения».
Тем не менее, ночь Флайри провела в покоях кандийки. Заглянув к принцессе, наложница собиралась тотчас уйти. Однако, как это всегда бывает, за одним вопросом последовал другой… Вскоре Амилла пожаловалась на слабость и легла в постель, попросив Флайри немного посидеть с ней. Через несколько мгновений она уже спала.
Обычно две женщины всегда находят, о чем поговорить… если только одна из них не поглощена собственными тревогами настолько, что не замечает ничего вокруг. Однако разговор не клеился. После того, как целитель ушел, Амилла некоторое время сидела молча, поигрывая изумрудной подвеской, потом отпустила пару дежурных фраз, на которые можно ответить как угодно и, наконец, свернулась калачиком и уснула. Кажется, она была слабее, чем пыталась казаться.
Амилла спала беспокойно: ворочалась, вскрикивала. Пару раз Флайри подходила к ней и осторожно, чтобы не разбудить, касалась лба рукой — не началась ли лихорадка. Но тревоги оказались напрасны. Скорее всего, девушке просто снился страшный сон.
— О боги… — внезапно пробормотала Амилла. — Опять…
Наложница обернулась. Девушка снова пошевелилась, зевнула и, не открывая глаз, спустила ноги с постели.
— Я больше не могу, — заявила она. — Прошу тебя, позови лекаря…
— Тебе нездоровится?
Принцесса поежилась, словно от холода.
— Нет. Знаешь, наверно, лекарь не поможет… — она сокрушенно покачала головой, снова подтянула ноги и закуталась в одеяло. — Лекарь исцеляет тело, а от дурных снов снадобья нет.
— Что тебе снилось? — Флайри тепло улыбнулась и пересела на пуфик возле кровати. — Если рассказать дурной сон, он не сбудется.
— Не знаю, что тут может сбыться… — Амилла покачала головой. — Город… Все тот же город…
— Город?
Одна из свечей затрещала, ее пламя вытянулось и задрожало. Флайри поднялась и сняла щипцами нагар.
— Может, город, а может, крепость… Я ни разу не видела его снаружи. Каждый раз, когда сон начинается, я оказываюсь на его улицах. Иногда это и улицами назвать нельзя. Дома только с одной стороны, а с другой… Я чувствую, что там обрыв, но посмотреть вниз боюсь. Знаю, что не увижу дна… Думаю, этот город стоит на холме или на утесе. Всюду туман, и мне сейчас кажется, что он чем-то пахнет, но чем — не могу вспомнить… Стена уходила куда-то в небо — грубая, вся в трещинах, наверно, очень древняя, потому что из трещин торчали какие-то корни, стебли растений…
