Комнату не узнать. Окна завешены толстыми тяжелыми шторами, не пропускающими солнечный свет. Кушетки и кресла убраны, их место заняли бесчисленные стеллажи, заставленные ни на что не похожими сосудами, полки с пухлыми фолиантами и тубусами, подставки и пюпитры. В этом окружении даже свет ламп кажется таинственным. Он смешивается с багровым мерцанием, которое распространяет маленькая открытая жаровня в углу, и играет на бесчисленных стеклянных и металлических поверхностях, заставляя налитые в них жидкости излучать глубокое сияние или лучиться сотнями крошечных искорок. Зачарованная, восхищенная, Амилла разглядывает причудливо изогнутые реторты, из которых вырастают трубки разной толщины, пузатые колбы, где плавают граненые радужные кристаллы или странные туманные сгустки, шевелящие призрачными отростками… Отец с магистром Анволдом стоят возле жаровни и о чем-то разговаривают, но их слова долетают как будто издалека, и девушка почти не разбирает слов, да и слова непонятные. Куда больше ее занимают удивительные предметы, стоящие на полках. Как бы выведать у магистра Анволда, для чего они предназначены?
Внезапно голоса магистра и отца становятся громче, словно падает невидимый занавес, перегородивший лабораторию.
«… вопреки распространенному заблуждению, не воздух как таковой, но лишь один элемент, в нем содержащийся и именуемый „великим окислителем“. Поэтому нагнетание производится не в нагревательную камеру непосредственно, а в реторту из алхимического стекла, содержащую абсорбент».
«А нет ли иного способа добыть этот элемент, почтеннейший? Чтобы не вышло, как с тем купцом, что нанял караван ради мешка фиников».
«Поверьте, сиятельный магнос, это способ из ныне доступных самый дешевый. Есть, конечно, способ добывать этот элемент из воды. Но мне кажется, это будет сопряжено с более существенными затратами. Вы не находите?»
Магистр говорит и говорит, прохаживаясь по комнате и покачивая бородой.
У него забавная привычка — то и дело вздергивать подбородок, словно пытаясь им на что-то указать. Но Амилле не до смеха. Ей кажется, что голоса отца и мага раздаются прямо у нее в голове. Потом она с ужасом осознает, что смотрит вовсе не туда, куда ей хочется. Какая-то сила мягко, но настойчиво заставляет ее разглядывать то одну реторту, то другую, читать надписи на переплетах фолиантов, на крошечных буроватых бирках, привязанных к горлышкам реторт.
«Успокойтесь, магнесса Амилла. Вам ничего не угрожает. Что это за предмет на треножнике?»
Амилле становится жутко. Она хочет отвести взгляд от странного сосуда, похожего на уродливую бескрылую птицу, лежащую на спине… и не может. Бутыль медленно приближается, увеличиваясь в размерах. Вот уже заметны крошечные значки, выцарапанные на блестящей поверхности… Под толщей темного стекла что-то мерцает, и это страшнее всего.
«Амилла, ты что тут делаешь?»
«Ох, отец… я только хотела вам напомнить… Мы можем выйти в коридор? Совсем ненадолго. Простите, магистр Анволд».
Поток воспоминаний прервался неожиданно, что девушке показалось, будто какая-то сила швырнула ее в кресло. Голова пошла кругом. Пламя светильников было таким ярким, что глазам делалось больно.
Потом холодная сухая рука отца Браама коснулась лба Амиллы, и все прошло.
— Очень хорошо, — голос епископа Коота звучал спокойно, словно ничего не произошло, даже слишком спокойно. — Благодарю за помощь, отец Фенор проводит вас в ваши покои. Однако, вполне возможно, что нам вскоре придется встретиться еще раз, и вместе побеседовать с магистром Анволдом.
Его светлейшество дождался, когда за принцессой закроется дверь, и произнес так же спокойно и мягко:
— Отец Браам, я бы очень хотел увидеть досье магистра Анволда, причем в самое ближайшее время.
Однако носатый инквизитор вздрогнул и подумал, что ни за какие сокровища земли и небес не согласился бы поменяться местами с Анволдом. Ни за какие…
Глава третья Как допрашивает Инквизиция (продолжение)
«Отец мудрости Кфартум аль-Кан советовал строить словесную часть заклятья в форме стиха. Он полагал, что ритмическая структура создает еще один пласт, способный придать магической формуле особую силу. Недаром его „Наставления вступающему на путь познания“ — это поэма-притча, чтение которой может доставить немало наслаждения даже непосвященному. Однако в ней же великий учитель всех магистров Тоа-Дана предупреждает, что неверно выбранный стихотворный размер может не только усилить, но и разрушить заклинание… .»
Анволд перестал писать и опустил веки. Сторонний человек, случайно оказавшийся в комнате, мог бы подумать: за долгие годы глаза магистра насмотрелись на этот мир, и теперь их утомляет даже быстрый бег строчек по пергаменту.
Но маг был вовсе не так стар, как могло показаться. И глаза у него не уставали, даже просиди он над свитками трое суток напролет — достаточно воспользоваться несложным заклинанием, известным даже ученикам, не покинувшим стены Аль-Джамии.
Усталость придет позже. Когда голосок, пока еще еле слышный и то и дело стихающий в сознании, превратится в зловещий шепот, в сбивчивое бормотание, когда начнет срываться в судорожное рыдание, в истошные вопли… и лишь воля магистра Тоа-Дана, что крепче гномьей стали, сможет заставить его смолкнуть хоть ненадолго.
Пока же Анволд опустил веки, чтобы разобрать, что говорит голос его тревоги.
Услышать. Выслушать. А потом успокоить.
Успокоить, чтобы этих слов не услышал никто — кроме него самого, Анволда Гудхайда. Потому что в этом дворце даже у стен есть уши. Уши, способные слышать неслышимое.
Но те, кому принадлежат эти уши, глаза, пальцы — не всемогущи. Сильны, очень сильны. Но можно ли всерьез говорить о силе, если за плечами не стоит тысячелетний опыт величайшего из магических орденов Лаара? Единственного ордена, создавшего магическую школу, где год за годом отбирают и шлифуют жемчужины сокровенного знания? Ордена, из которого вышли Ай-Рубан и благословенный «Целитель Сеггера» Хорет аль-Раа, спасший Лаар от болотного мора? Единственного ордена, адепты которого осмелились прикоснуться к тайнам Темного искусства? Разве пошли бы они на подобный шаг, если бы мощь их знания не защищала их, подобно тому, как пропитанное снадобьями одеяние и заклинания защищают врача, препарирующего труп прокаженного?
Он знал, что люди, вспугнувшие его незримого сторожа, уже стоят за дверью. Они спокойны, непроницаемо спокойны. Но и он уже успокоился. Не за несколько ударов сердца до того, как они смогли бы это почувствовать, понять, что он давно ждет их. Гораздо раньше.
Поэтому — пусть входят. Не их шаги отвлекли его от рукописи: мало ли кто ходит по коридору мимо его двери? Он, представитель Тоа-Дана в Королевском совете, не настаивал на том, чтобы ему предоставили уединенные покои в какой-нибудь башне — тем более что во дворце подходящих башен не было. Он сможет перечислить всех, кто проходил мимо его двери с тех пор, как его сюда поселили, но что с того? На такое способен любой маг его уровня. Для этого не нужно ни усилий, ни особых заклинаний — подобные вещи делаются не задумываясь. Так простые люди запоминают дорогу, которой ходят на рынок.
