Поначалу Братья Ячменя изо всех сил изображали внимательных слушателей. Один то кивал, то подмигивал, в то время как другой, кривляясь, постанывая и пожимая плечами, показывал, что прекрасно знает: ситуация вышла из-под контроля и все пошло наперекосяк. Тем не менее вскоре это им слегка надоело, и они попытались отделаться от Эшлима, передразнивая его, фыркая, повторяя особенно корявые фразы и украдкой толкая друг друга локтями, когда им казалось, что он смотрит в другую сторону. И когда он завершил свою речь словами: «Возвращайтесь на небо, пока не поздно — там вам самое место!» — они хитро переглянулись и принялись наперебой рыгать и пукать один громче другого.
— Круто! — заорал Мэйти. — Вот это речь!
— Держись! Держись! — предупредил его брат. — Сейчас будет еще!
Омерзительная вонь поплыла над лестницей Соляной подати.
Эшлим прикусил губу. Внезапно все страдание, которое он испытывал с тех пор, как провалилась попытка спасти Одсли Кинг, хлынуло наружу. С бессвязным криком он бросился на своих мучителей, схватил за плащ сначала одного, потом другого, вслепую молотя кулаками. Пукая и давясь бессильным смехом, близнецы пятились, уворачиваясь от ударов. Словно со стороны, Эшлим услышал, как рыдает от обиды и разочарования.
— Вы грязные глупые мальчишки!
Он щипал их за руки, пытался дернуть за короткие, как щетина, волосы. Он пинал их по ногам, но они лишь громче хохотали. Неужели ничто не может задеть их по-настоящему?.. И тут он вспомнил про нож, который дал ему карлик. Задыхаясь, шатаясь, Эшлим вытащил из кармана свое оружие и выставил вперед.
В братьях произошла странная перемена. Безжалостный смех умер у них на губах. Они в ужасе и изумлении таращились на Эшлима. Потом, всхлипывая — такого от них невозможно было ожидать, — заметались из стороны в сторону, размахивая руками — то ли отгоняя художника, то ли пытаясь его успокоить. Оказавшись в тесном пространстве, которое не относилось ни к Высокому, ни к Низкому Городу, они даже не пытались подняться по лестнице, только отчаянно толкали друг друга, а Эшлим крутился вокруг них, и таинственный щербатый нож Великого Каира вспыхивал при свете, который лился сверху.
— Ну что ты, викарий! — убеждали они его. — Ты же приличный человек!
Они натыкались на стены. Они бросились на ворота и принялись отчаянно дергать их, но створки даже не шелохнулись. Они носились кругами, по их пунцовым физиономиям тек пот, глаза вылезали из орбит, они разевали рты, точно рыбы на берегу, но с их губ срывался лишь жалкий испуганный писк. По какой-то причине — Эшлим так и не смог себе это объяснить — их трусость только распаляла его и прибавляла сил. Он продолжал гонять близнецов с какой-то странной яростью, смешанной с отвращением и болезненным возбуждением, пока голова не пошла кругом. Тогда он понял, что смущен и напуган не меньше, чем они.
И тут Мэйти, пошатнувшись в полумраке, налетел на брата, с недоуменным визгом шарахнулся прочь и налетел на нож.
— Ох, — выдохнул он. — Больно-то как.
Он опустил глаза и посмотрел на свой живот. Простая, недоверчивая улыбка мелькнула на его широком одутловатом лице, а потом оно вдруг оплыло, точно было нарисовано на мешке, из которого вытряхнули все содержимое. «Братец» мягко всхлипнул, словно только сейчас до него дошел весь смысл происходящего. Он опустился на колени, не сводя с Эшлима глаз, полных недоумения и страха, потом взял окровавленную руку портретиста, сжал в ладонях и начал баюкать. Но тут по его телу пробежала дрожь. Внезапно он пукнул, нарушив мертвую тревожную тишину, которая опустилась на лестницу Соляной подати.
— Сделай нам пирожок, Финчер! — прошептал он, потом упал ничком и затих.
Охваченный неистовым предвкушением чего-то непонятного, Эшлим еще толком не осознал, что сделал. Он знал только одно: дело надо довести до конца.
— Быстрее! — приказал он уцелевшему брагу. — Теперь ты принимаешь правление!
Он с такой силой стиснул рукоятку ножа, что все его тело выше пояса свело судорогой.
— Зачем вы сотворили все это с нами? Говори, или я тебя тоже убью!
Гог выпрямился, внезапно исполнившись достоинства.
— Жители города сами в ответе за свой город, — сказал он. — Если бы вы просто спросили себя, что с ним случилось, все было бы хорошо. Можно было бы вылечить Одсли Кинг. Искусство снова стало бы искусством. Низкий Город дал бы волю своей силе, а Высокий Город — освободился от рабства посредственности.
Он мрачно икнул.
— Теперь мой брат лежит мертвый на этой лестнице, так что лечите себя сами.
Он нагнулся и начал собирать бутылки, которые предусмотрительно поставил на землю.
Эшлима охватило отвращение. Он хотел ответить, но не находил слов.
— Значит, она умрет несмотря ни на что? — прошептал он, и затем, в слабой попытке снова взять верх, выкрикнул: — Ты сказал мне слишком мало!
Ответом ему был взгляд, полный презрения.
— Я не хотел его убивать, — испуганно продолжал Эшлим. — Я просто слишком долго якшался с этим проклятым карликом.
— Мэйти был мне братом! — зарыдал Гог. Его поиски ни к чему не привели: ни одна из бутылок не уцелела. — Он был моим единственным братом!
Казалось, он обезумел. Он рвал на себе волосы. Он топал ногами. Он разевал рот. Он бушевал перед воротами, подбирая бутылки и разбивая их о стены, на которых в более счастливые часы они с братом выцарапывали свои инициалы. Неуклюже размазывая слезы кулаками, он выл и ревел от неизбывного горя. Стекая по щекам, слезы словно размывали его плоть, и его измученное, помятое лицо менялось на глазах. Потрясенный, Эшлим следил, как исчезает бесформенный нос, оплывают скулы. Оттопыренные красные уши, прыщи на щетинистом подбородке и сам подбородок — все таяло, как кусок мыла. Слезы текли быстрее и быстрее, бежали по его потрескавшимся суставам, пока не превратились в ручей… нет, настоящий водопад. Он выплеснулся на грудь, похожую на бочонок, хлынул под ноги и помчался куда-то в темноту, унося запах тухлой рыбы, кислого вина и всю грязь, которую «братец» собрал за время долгого пребывания в городе. Вода поднялась, превратившись в черный поток с множество крохотных, но грозных водоворотов. Эшлим стоял в нем по щиколотку, а мимо неслась всевозможная мелочь, которая долго оттягивала карманы божественного брата. Эшлим нагнулся и бросил туда же подарок карлика. Вода поглотила нож, и больше Эшлим никогда его не видел. Тогда художник принялся ополаскивать свою окровавленную руку, пока не отмыл ее дочиста.
Наконец все земное было смыто, а то, что осталось, необратимо изменилось. Грязный плащ Гога и ботинки тоже исчезли, и Эшлим увидел последнего из Братьев Ячменя полностью обновленным.
Он стал выше ростом. Казалось, его конечности размягчились от слез, как воск на огне, удлинились и приобрели благородные очертания. Волосы стремительно росли, пока не рассыпались по плечам, обрамляя лицо — наверно, такие волосы и должны быть у истинного бога. Тонкие черты, орлиный нос… Лицо? Нет, это был лик, исполненный силы и смирения, с сияющими глазами, чуть удивленными, взирающими на мир отстранение и с состраданием.
