Я созерцаю
Брызги бесконечности
Сквозь ночь земную.
Глава 1
Считается, что я — сын Солнца. Мне легко в это поверить, ибо сие говорят люди и боги, принявшие истину из первых рук: ведь я им об этом сказал.
Если они в это верят — то я чем хуже? Мне нравится соблюдать обычаи того мира, в котором я живу, это доставляет мне удовольствие, а получение всяческих удовольствий — и есть высшая цель моего бесконечного бытия. Мы со Снегом немало спорили на этот счет: старик упирал, в основном, на жажду познания, жажду, которою маемся мы оба, вот уже множество лет — святой отшельник Снег, в прошлом из величайших рыцарей империи, прославленный воитель, и я, бродячий ратник черная рубашка Зиэль… Я, понятное дело, подольше, он, в сравнении со мною, недавно, хотя тоже… если по земным меркам… Ну и что, что жажда познания? Я ему говорю: Снег, дружище, мне доставляет удовольствие жажду сию утолять! А до этого нарочным образом ее в себе вызывать! Стало быть, намерение ощутить радость первично и наиболее важно. Иначе и познания никакого нет. Вот ты, например, сударь Санги Бо, давно ли, считая от данного мига, получал удовольствие, либо вознамеривался таковое получить, познавая одну из множества придворных красавиц, до коих ты был великий охотник во время оно? А-а???
Плюется… Хорошо хоть, не в мою сторону. Почему он так упрямо отнекивается от дружбы со мною? Впрочем, пусть себе как хочет, а я люблю с ним общаться, мне сей людишок весьма по душе… Нет, правильнее будет сказать: по сердцу, сердце у меня вроде как есть.
Путь мой лежит на восток, именно туда зовет меня мой разум, в то время как сердце… Сердце робко просит меня остаться здесь, у западных врат Морева, да только есть властители в уделе моего Я и познатнее сердца: мой разум и моя левая нога. Вздумалось мне встать заградой на востоке, и вот мчусь туда, прохладною трусцою (потом нагоню), верхом на добродушном коне моем, Сив… Ой, на Горошке, а не на Сивке! Сивка был как раз зол и кусач, это Горошек у нас добродушный тюфтель! Покладистый.
— Ну, что губы-то распустил? Сам кормись, пока можно. Ходи, отдыхай, только — рядом, понял? За сей круг — ни на шаг.
Сколько у меня на службе коней перебывало — согнать их в единый табун, так и табунов таких нет на белом свете!.. А всё пока вспоминаю Сивку, моего предпоследнего коня, погибшего случайно, при осаде какого-то дурацкого герцогского замка… Впрочем, рано или поздно забуду и его, как всегда и всех забывал за мою долгую веселую жизнь.
Ах, какие чудные места, восхитительные места, словно бы самим богом Ларро созданные для благородного воинского созерцания во время отдыха. И пусть я внешне всего лишь наемник из простолюдинов, ратник-удалец в черной рубашке, но внутренне ставлю себя повыше иного барона, а то и принца, поэтому созерцанию предаюсь наравне с каждым из них. По правде сказать, при открытых встречах, без личин ежели, и монархи в трепете склоняются предо мною, но никак не наоборот, да только гордыня — вовсе не мой любимый грех, для меня и послаще сыщутся. Стало быть, имею скромное право насладиться созерцанием, пока еще не стемнело, а Горошек пусть отдохнет, коли сможет в этих условиях. Плоские Пригорья — хорошие места, темные, звонкие, угрюмые, особенно по ночам.
Вот, я сижу на попоне, спина почти вплотную к валуну, осанка прямая, взгляд чист и отрешен. Покатые, с проплешинами холмы, словно замершие волны, окружают меня со всех сторон, образуя неширокий и неровный окоем, а валун, тот, что сзади меня, и это обрезал почти на четверть. Небо над Пригорьями блеклое в любое время года, и осенью, и весною, в самый безоблачный день, а уж ныне и подавно: даже кустарники и травы словно придавлены низкими сизыми тучами… Того и гляди дождь пойдет… Но я безо всякой магии и волшбы знаю, что не пойдет, просто нутром чую, всем своим опытом бывалого путешественника. А и пошел бы — никаких препятствий с моей стороны, пусть бы шел, на то и природа. Но дождя не предвидится, и студеный ветер деловито перебирает ветви кустарников, вычесывает из них все еще густую листву. Тучи серые в просинь, уже черные почти, а края всё же лохматятся смешными белыми прядями… Земля больше желтая, нежели зеленая, там и сям словно кровяные кляксы набрызганы — тоже листва и травы, голые валуны под цвет небосвода, наиболее здоровенные из них — сами будто окаменевшие тучи… Клинок моего меча, словно узкое зеркало, исправно отражает цвета и движения окружающей действительности.
Когда идет созерцание, меч всегда находится перед воином, лежит поперек, плашмя и без ножен, рукоятью под ухват ведущей руки, но правильное созерцание — это когда сидишь себе спокойно, постигаешь вечность, за меч не цапая… Просто знаешь, что он с тобой, а ты с ним, что вы неразлучны до конца времен. От людишек я нахватался этой идолопоклоннической чувствительности, тоже иной раз люблю порассуждать о чести и жизни воина, сосредоточенной в клинке, но когда я наедине с собой, то понимаю: меч — это всего лишь полоска стали, железяка, искусно превращенная людьми в орудие убийства других людей, и хотя этот мой меч ковал искуснейший рукодельник из богов, суть от этого не меняется: рубилка и пырялка, ничего более. То ли дело мой дорогой Чернилло, выкованный вот этими самыми руками из прихотливо подобранных в несокрушимый и всесокрушающий букет крупиц бытия и небытия!.. Но не буду же я таскаться с ним где ни попадя?… Для обыденных земных дел мне вполне хватает и этого меча, который я зову… А как его имя, кстати говоря?… Чимборо не успел его наречь, а я… А я ему сто имен давал, да все забывал… Пусть с сегодняшнего дня тебя зовут… зовут… Нарекаешься: Брызга! О как!
Новонареченный Брызга нырнул рукоятью ко мне в левую ладонь, я повел кистью и локтем в потяг, и всею силой своею навалился клинком на взвизгнувший воздух, чтобы очистить его и как можно скорее вернуть его на место, на созерцательное ложе передо мною.
Бывало, что и получше получалось, однако и сейчас терпимо: меч лежит где лежал, может, самую чуточку влажный по телу клинка, а перерубленный нетопырь-кроволюб все еще в падении… вот, в траву кувыркнулся двумя ошметками. Недолго он там пролежит, сбегутся и слетятся на запах смерти и крови иные прожоры, да и усвоят нетопыря без остатка. В этом смысле, в пожирательном, впереди всех — обитатели океанов и морей, но Плоские Пригорья и морских чудовищ за пояс заткнут. Хорошее было созерцание, да жаль — коротко вышло, его уж не вернуть сегодня.
— Молодец, Брызга, расторопен.
Тот защитный круг, что я Горошку очертил, свое дело хорошо делал: исправно отгонял от коняги всякую мелкую дрянь… Но — вечер и ночь впереди, теперь его, круга этого, уж мало будет, совсем мало. И, вдобавок к закату, приманка образовалась, для всех желающих поужинать даровой падалью.
Несколько мгновений я раздумывал: может собраться по-скорому, да прыгнуть в седло, да выскочить на дорогу и бегом-бегом… С другой стороны — а куда бегом? Ночевать все равно в Пригорьях придется, хоть в седле, хоть у костра, Пригорья обширны, на вдруг их не пересечешь… И не минуешь, главное дело: земные боги такого тут настряпали из гор да ущелий, что либо крюка давать на сотни долгих локтей, либо по Пригорьям… Люди, общим опытом своим, накопленным за долгие века поочередной жизни, нашли самый узкий перешеек в Пригорьях и построили там дорогу, надежную, широкую, как и все дороги в империи. Вот по ней, ежели двигаться шустро, дня хватает, дабы перебраться из одного безопасного места в другое, но я презрел удобства безопасности в пользу удобства направления, напересёк двинулся, никаких дорог не разбирая, так что теперь…
