— Вы знакомы с лордом Стентоном?
— Я знаком почти со всеми богатыми и влиятельным и жителями нашего города. Лорд Стентон не является исключением.
Себастьян отметил про себя, что конкретным ответом это нельзя назвать.
— У меня сложилось мнение о вас как о последователе Роберта Оуэна и других реформаторов.
Кармайкл хмыкнул.
— Я не являюсь последователем Роберта Оуэна. Скорее, им является моя супруга.
Себастьян не мог сдержать возгласа удивления. Так это дочь маркиза, а не сын ткача дает себе труд интересоваться нуждами рабочей бедноты, заботиться об их жилье, нанимает врачей? Неожиданная черта в отношениях между банкиром и его знатной супругой; неожиданна она и тем, что Кармайкл разрешает жене заниматься подобными новшествами, видимо не разделяя ее интересов.
— Но вы одобряете благотворительные дела, которым посвятила себя ваша супруга? — наполовину утвердительно поинтересовался Себастьян.
— Ее проекты, как ни странно, хорошо сказываются на ходе дел. А то, что хорошо для моих дел, хорошо и для меня.
— А ваш сын? Барклея интересовали вопросы, которые занимают его матушку?
— В двадцать семь лет? Едва ли.
Взгляд Себастьяна задержался на статуэтке из темного дерева, стоявшей на отдельном столике подле окна. Примерно четырнадцати дюймов высотой, она изображала, по-видимому, женскую фигуру, хоть не имела отчетливых очертаний. Закутанная в хитон восточного кроя, фигура восседала на льве, вздымая в воздух несколько пар рук — четыре или пять.
— Какая любопытная вещица, — произнес Себастьян, делая шаг, чтобы рассмотреть ее поближе.
— Это с Цейлона.
Быстрым движением языка банкир облизнул пересохшие губы.
И Себастьян мгновенно подумал: «Он нервничает. С чего бы?»
— Деловые интересы связывают меня с фирмами, импортирующими чай, — продолжал его собеседник. Он тоже подошел к окну и взял в руки фигурку. Эти большие ладони не могли принадлежать аристократу, они, хоть и вычищенные до белизны, с блестящими, покрытыми лаком ногтями, с юности хранили следы мозолей. — Эта статуэтка изображает индийскую богиню Шакти.
— Вы бывали в Индии?
— Несколько раз.
Себастьяну пришла на ум страница, вырванная из судового журнала, которую обнаружили засунутой в рот Барклея Кармайкла.
— А ваш сын? Он путешествовал с вами?
— Эти поездки носили сугубо деловой характер. Мой же сын вел жизнь джентльмена, — отрезал банкир.
В конце концов, этот человек заплатил немалую цену за то, чтобы его сын мог называть себя джентльменом. Богатство аристократов приходило от их поместий, удачных инвестиций, большого наследства, но ни один из них никогда не предавался недостойному занятию зарабатывать деньги.
— О вашем сыне отзываются исключительно тепло все, кто его знал. Как вы думаете, могли ли у него быть враги?
— Не знаю. — Глаза банкира сузились. — Но неужели вы думаете, что, знай я об этом, я сообщил бы вам что-нибудь?
Это было сказано таким же хладнокровным тоном, каким велась вся их беседа. Только на мгновение странное выражение мелькнуло в глазах, полуприкрытых набрякшими веками, и быстро исчезло.
Себастьян внимательно смотрел в мрачное крупное лицо.
— Но эти сведения могли бы пролить свет на случившееся в нашем городе.
— Мне нет заботы до случившегося.
— Вы разве не стремитесь предотвратить подобное?
— Мой сын убит. Полагаете, мне есть дело до того, что может произойти с сыном другого человека? — Резким жестом он взмахнул своей большой рабочей рукой, словно отметая такое предположение. — Уверяю, нет.
Пальцы Себастьяна пробежали по краям шляпы.
— Если передумаете, вы знаете, где можно меня найти. Доброго дня вам, сэр.
С этими словами он оставил кабинет банкира.
Оставшись в одиночестве, сэр Хамфри Кармайкл постоял мгновение, сжимая в пальцах деревянную фигурку. Изрыгнув внезапное проклятие, он повернулся на каблуках и резко швырнул ее в сторону. Статуэтка богини Шакти, описав в воздухе дугу, ударилась о пол в противоположном углу комнаты.
ГЛАВА 14
— Любопытный у вас вышел разговор, — сказал Пол Гибсон, когда они встретились часом позже в тот день.
За обедом, состоявшим из эля и холодного мяса, они сидели за старым щербатым столом у окна, выходившего в запущенный палисадник около хирургической палаты.
— Да, и он очень напомнил мне встречу с лордом Стентоном накануне утром, — согласился Себастьян. — Оба господина проявили более чем высокомерие или нежелание видеть меня включенным в расследование. Их реакция просто… просто неестественна, в конце концов.
— Горе подчас выражает себя странным образом.
— Возможно, ты прав, — кивнул Себастьян и, опрокинув в рот остатки эля, отставил кружку в сторону.
Хирург, стараясь не опираться на протез, стал неуклюже выбираться из-за стола.
— Пойдем, покажу тебе, что я обнаружил. Хоть знаю, что немного.
Себастьян двинулся следом через поросший сорняками садик к небольшому зданию за хирургией. Тяжкое зловоние разлагающейся плоти, запах крови нахлынули на него уже на полпути. Себастьян зажал нос и попытался дышать через рот.
Останки тела Доминика Стентона, прикрытые простыней, покоились на высоком рабочем столе. Себастьян задумчиво посмотрел на длинный неподвижный остов и сказал:
— Должен откровенно признать, ни один человек просто не сможет поверить, что это было когда-то чьим-то сыном.
— Возможно. — Врач откинул простыню с тела. — К сожалению, не могу тебе сказать много об обстоятельствах его смерти. Я придерживаюсь прежнего мнения о том, что смертельной оказалась рана на горле. И должен признать этот шаг милосердным, учитывая последовавшее за ним.
— Примерно таким образом разделывают ягненка. Себастьян не сводил глаз с юношеского лица, черты которого смягчила смерть. Казалось, юноша просто заснул.
— Но это был не ягненок, а крупный здоровый парень. Мне кажется, что в схватке никакой противник не мог бы с ним справиться. — Гибсон скатал простыню и отбросил в сторону. — Хотя вообразить и одного человека за таким богопротивным занятием трудно, а уж двоих тем более.
Сунув руку в карман, Себастьян вытащил бледно-голубой фарфоровый флакон, который он нашел на травянистой обочине дороги на Мертон-Эбби.
— Вот что я отыскал на том месте, где, думаю, и произошло убийство.
Гибсон взял склянку, поднес к носу, принюхался.
— Опиум? — спросил он, подняв бровь.
Себастьян отвел глаза от руки, державшей флакон. Собственная темная страсть Гибсона к зелью родилась в той залитой кровью хирургической полевой палате, в которой три или четыре года назад ему отняли левую ногу, искалеченную ядром французской пушки.
